Петруха понимал, что нельзя давать разгореться страстям. Это поведет к расколу армии. Он поднял руку, призывая к порядку.
— Тише! — спокойно, но резко сказал Петруха. — Слово за главнокомандующим.
Ефим Мефодьев недовольно поморщился. Ну, чего комиссар впутывает его в эту историю? Решали бы сами — и конец. У Мефодьева и так забот хоть отбавляй. Нет фуража, мало продовольствия, добрая половина бойцов босиком. А тут невидаль какая: подрались двое. Всыпать бы обоим как следует.
Но штабисты взглядами потянулись к Мефодьеву. Что-то он скажет. Нужно было говорить, и Ефим поднялся:
— Пусть товарищ Антипов доложит нам свою биографию, — в голосе его слышалось раздражение.
Антипов поправил ремень на гимнастерке, выпрямился. Его смуглое лицо посуровело, брови упали на глаза.
— У меня простая биография. Родился в крестьянской семье. На мирские средства закончил гимназию и вернулся в село учителем. В пятнадцатом призвали в армию, окончил школу прапорщиков, в этом же году вступил в партию большевиков. Воевал в Карпатах, был в пулеметной команде. Когда создались солдатские комитеты, избрали председателем. Потом генерала отстранили от командования дивизией, поставили меня. В начале восемнадцатого дивизия расформировалась. Приехал домой. Сейчас вот с вами. Сказанное могут подтвердить односельчане и однополчанин Роман Завгородний. У меня все.
— Хорошая биография! — оценил Терентий Ливкин. — А драться все-таки не следовало бы. Хотя кто его знает, может, и полагается Семену за его дела.
— По-моему, нужно судить обоих, — заключил Петруха и тут же подумал, что Антипов правильно поймет его. — В состав суда ввести устьянских, тиминских и покровских товарищей, чтобы хорошенько разобрались и каждому отмеряли своей мерой.
Волошенко вскочил, скрипнув стулом, недоуменно развел руками.
— Что ж это получается? — голос его звучал обидой. — Меня он изволтузил, места живого не осталось, и теперь меня же судить?
— Самогонку пил? С девкой баловался? А приказа начальника штаба не выполнил. За такое на войне расстрел полагается, — не взглянув на Семена, сухо сказал Мефодьев.
— Судить обоих, — повторил Петруха.
Все замолчали. Было слышно, как тонко звенят мухи да где-то на улице скрипит телега. Часто и трудно дышал Семен, который в душе уже ругал себя за то, что пожаловался на Антипова штабу. Все равно синяков не убудет, да и сам виноват. За пьянку намеревался устроить мотинцам порку, а вышло так, что самого выпороли. Обидно, изрисовал черт здорово. Главное — по морде норовил.
Антипов переживал не меньше. Как он, начальник штаба, мог совершить такое? Пожалуй, товарищи правы. Это замашки золотопогонника. Но ведь никогда в прошлом пальцем не трогал солдат. Считал мордобой унижением. Но теперь доказывай, что Волошенко распоясался и у Антипова сдали нервы. А еще, скажут, большевик. Давно ли откровенничал с Завгородним, что самое важное в армии — дисциплина.
Тишину оборвал негромкий голос Семена:
— Петр Анисимович, а ежели я прощу Антипову и мы помиримся?
Все повернулись к Семену. Он растерянно улыбнулся и широко развел руками.
— Это ваше дело, — ответил Петруха.
— А ежели я попрошу забыть про драку в интересах революции?
— Проголосуем, — облегченно сказал Ливкин.
Семен шагнул к столу и протянул руку Антипову.
— Умеешь бить, — сказал беззлобно. — После этого навек отвернет от самогонки.
Штаб постановил: «Дело Волошенко и Антипова прекратить».
Когда занималась заря, кричали воробьи на вербах. Веселые птичьи голоса будили село. Оно вставало неохотно, ворочалось и кряхтело спросонья. Слишком уж коротки летние ночи. Только упадешь на постель — и надо подниматься.
Петруха по утрам ходил к озерам. Слушая воробьиное щебетанье, по росистой траве босиком спускался к берегу, снимал одежду и плюхался в желтую, как щелок, воду. Кругами разбегались, скатываясь в камыши, волны. Чайки чертили небо острыми крыльями. И душу Петрухи переполняла радость. Хотелось ему плыть и плыть, саженками разрезая воду. И так приплыть в неведомую сказочную страну, где никогда не закатывается солнце и люди живут дружно и счастливо. Об этой стране когда-то рассказала Петрухе его старая бабка, которой тоже хотелось счастья. Умерла бабка в голодный год, когда суховей пожег посевы, а потом навалилась на них саранча.
Вырос Петруха и с горечью узнал, что нет той страны. Но мечта осталась. И чаще всего она приходила на память, когда Петруха бывал один.
На рассвете Петруха вывел за огороды и спутал коня, а сам речной тропкой, через крапиву, пошел на озеро. Вчера он допоздна засиделся в штабе и не выспался. От этого побаливала голова, в теле была тяжесть. Надо искупаться — и все пройдет.