К исходу вторых суток пути, на заре, когда отряд оставил далеко позади Мотину, на одной из заимок разведчики обнаружили парнишку лет тринадцати, грязного и худого, с заплаканными глазами. Парнишка поначалу сильно испугался. Кинулся в пшеницу. А потом не мог связать двух слов. Но когда убедился, что перед ним партизаны, несколько успокоился и рассказал, что в их селе Сидоровке стоит крупный карательный отряд. Человек двести, не меньше.
— Вчера пороли шомполами. И мамку мою отстегали, — говорил парнишка. — А деда Кондрата живым закопали в землю. У него сыновья от солдатчины скрываются. Четверых мужиков беляки за поскотиной расстреляли. Я испугался и ночью ушел на заимку.
Роман пожалел, что нет здесь Касатика с пулеметом. Ворваться бы сейчас в село да пугануть карателей покрепче. Они не ждут нападения, до Сосновки отсюда около сотни верст.
Но Роман вспомнил строгий наказ Мефодьева: по возможности избегать боев. Сам-то Мефодьев наверняка бросился бы в село. А может, рискнуть? Нет, слишком уж большой перевес у противника в людях, да и не без пулеметов же каратели. А для армии, пожалуй, важнее сейчас селитра, чем разгром беляков в Сидоровке. Штыком да пикой много не навоюешь. Роман доставит селитру в Покровское.
— Обойдем Сидоровку логами, — сказал он.
Среди бойцов нашелся мужик, который бывал здесь не раз. Он вызвался провести отряд незаметно, сделав крюк всего в каких-нибудь десять верст. Усилив разведку и спешившись, пошли по целику. Останавливались в скрытых местах и ждали донесений разведчиков. И снова шли молча, сторожко поглядывая по сторонам.
Когда Нюрка входила в комнату, он, придерживая культю правой руки, садился и смотрел на нее светлыми преданными глазами. Под его взглядом Нюрка чувствовала себя неловко. Тогда с напускной строгостью она говорила:
— Ложись, Проша, ты еще слабый!
— А мне хорошо сидеть, — отвечал он, кротко улыбаясь. — Ты бы что-нибудь рассказала, сестренка.
— Некогда мне.
— А ты делай свое и говори.
Случалось, что в такие минуты появлялся Костя Воронов, который прогуливался по двору уже без палочки. Костя останавливался у порога и говорил грубовато:
— Опять гляделки выбурил? И чего ты смотришь на нее, будто придурок какой? Не узнаешь, что ли?
Проша виновато переводил взгляд на Костю и ложился, рассыпая белесые пряди волос на подушке. Молча пошвыркивал носом, как ребенок, готовый расплакаться.
— Вот так-то лучше. Нечего пялиться, а то скажу, кому следует, он тебе голову отвинтит. Понял?
Нюрка краснела. Проша свертывался в калачик и старался дышать как можно тише.
Однако стоило Косте уйти — и все начиналось сызнова. Проша поднимался и просил ее рассказать что-нибудь.
Нюрке нравился этот простой, застенчивый парень. Сердцем она понимала, что Проша привязался к ней не на шутку. Всякий раз он ожидал ее с нетерпением, а провожал с печалью. И если б Нюрка сказала ему хоть одно слово привета, Проша навсегда бы остался с ней. И в пору тяжелого раздумья Нюрке не раз приходила мысль покинуть Романа и уехать с Прошей в Воскресенку. Ведь все равно Роман никогда не станет ей мужем.
Но тут же спрашивала себя Нюрка: а сможешь ли ты сделать это? И отвечала: нет, нет. Пусть все, что угодно, только не разлука с любимым. Вот уехал Роман в Сосновку — и Нюрка не находит себе места. Были бы крылья, улетела б к нему белой лебедушкой, обняла бы и целовала жарко-жарко!
Нет, неспроста заглядывались парни на тебя, Нюрка! Пьянила парней красота твоя горячая, сводила с ума. Не один ждал твоего приветного взгляда, ждал да не дождался. Может, думали, что такая ты и есть, диковатая, скупая на ласку. Даже Максим и тот не узнал, как щедро твое сердце, какая нежность живет в нем.
Вот и этот парень из Воскресенки. Хороший он, да не твоя судьба. Может, счастлива будет с ним другая, да не Нюрка. Нюркино счастье в одном Романе. Горько оно, как полынь, а иного не надо.
Раны у Кости зажили. Когда он уехал в армию, Проша осмелел. Теперь его некому было одергивать. К преданным взглядам прибавились вздохи. Проша уже не плакался на свою судьбу.
— Безногим хуже, а тоже живут не беднее других. С одной рукой я могу и пахать, и жать приспособлюсь, через колено, как у нас в деревне один жнет. А то и сапожничать смогу. Да мало ли какому ремеслу можно выучиться, если захочешь! — возбужденно говорил он.
Нюрка старалась реже оставаться наедине с Прошей. Он понял это и с грустью выговорил как-то:
— Забываешь про меня, сестренка.
— Ты ведь, Проша, выздоравливаешь, а есть совсем тяжелые.
— Я понимаю… — обидчиво сказал он.