С этой мыслью Любка жила долгие месяцы зимы, когда Роман с кустарями скрывался от милиции. Ждала его с часу на час, с минуты на минуту, ласкового, истомившегося от долгой разлуки.
И вот Роман стал наведываться домой. При встречах он обнимал и целовал Любку. Но это было немножко не так, как ей мечталось. Холодком отдавало иногда от его ласк. Будто все тот же Роман, да не весь он был с Любкой, не хватало чего-то. Может, просто отвык от нее или Любка взяла себе в голову такое, чего нет в жизни.
Затем она почувствовала, что свекор смотрит на нее с какой-то непонятной жалостью. В семье что-то недоговаривалось, что-то совсем замалчивалось. Любка помнила, как посылал ее за квасом Макар Артемьевич. Она вернулась — и все притихли. Любка поняла, что разговор шел о ней.
Когда Любка услышала, что Нюрка уехала к партизанам, она не придала этому значения. Она верила Роману. Нет, он не мог быть с Нюркой!
Но в один из дней узнала Любка правду. Домна послала ее в лавку за солью. Там же у прилавка вертелась разнаряженная Морька Гордеева, которая обхаживала нового приказчика. Парень был робок с девками, по этой причине не показывался и на гульбищах, боялся, что засмеют. Морька поспорила с подружками, что сделает его посмелее. О споре знали в селе многие. Смеялись, приглядывая за Морькой.
Увидев Любку, Морька захотела посекретничать с ней. Из лавки вышли вместе. Морька заговорила решительно:
— Я бы Нюрке глаза выцарапала на твоем месте. Ишь, фря какая! Может, я сама мужика не отброшу, да ить надо совесть знать. Полюбились раз-другой — и до свиданьица. А зачем она Романа твоего привязала? Что ей, парней мало?
— Нюрка?..
— Будто не соображаешь. Кто ж другая? Она, милочка, отбивает его у тебя. Кого хочешь спроси, все скажут. Вот тебе крест, она!
— Не верю я тебе, Моря. Может, и так, а не верю, — сказала Любка, опустив голову.
— Твое дело, — с обидой проговорила Морька. — Смотри, как бы мужика не проворонить. Так просто Нюрка не отпустит его.
Любка носила печаль в себе. Может, все это — вранье, сплетни. Но успокоить себя уже не могла. Сердцем понимала она, что в отчуждении Романа виновата другая. И эта другая — Нюрка.
На покосе Домна пошла варить обед, а Любка и Варвара стали собирать смородину. Много ягоды было в этом году, да все крупная. И не долго брали ее, а уже полные фартуки. Надо бы ведра прихватить с собой, вот не догадались.
Варвара села передохнуть под березкой. Любка отломила ветку, чтобы отгонять комаров. Место на этом краю елани было болотистое — и они вились тучами.
— Как там наши мужики? — вздохнула Варвара. — Хоть бы помочь приехали. Мой-то обещал быть к концу недели.
— А Рома с отрядом уехал куда-то, — грустно сказала Любка.
Взгляд у Варвары посуровел:
— Ты своего приструни, да и с Нюркой поговори с глазу на глаз, чтоб пересудов не было. Пусть не лезет в чужую семью.
— Уж и не знаю, что мне делать.
— Я тебе говорю что! А лучше всего со свекровкой потолкуй. Расскажи все начистоту.
— Мне и рассказывать-то нечего.
— Что путается он с Нюркой — сущая правда. Мужики брехать не станут. Погоди-ка, Люба, я еще у Яши попытаю.
Но Любка не стала ждать разговора Варвары с мужем. В первую же субботу, когда все приехали с покоса в баню, она тайком от Домны сбегала к Гаврилиной жене — тетке Ганне. По твердому убеждению покровских баб, Ганна верно предсказывала судьбу, поэтому-то к ней и ходили ворожить не только с Харьковской, но и с других улиц.
Сам Гаврила не верил в ворожбу. Больше того, он не мог терпеть игральных карт в доме. Если находил их, выбрасывал или сжигал. Из-за карт Гаврила не раз грозился прибить Ганну, но она не могла отказать бабам и ворожила тайком, когда муж куда-нибудь уходил.
Сейчас Гаврила был на Кукуе, обещал вернуться затемно. Значит, время еще есть. Можно и раскинуть карты. Давно не ворожила Ганна, отдохнула колода, а ведь известно, чем дольше отдыхают карты, тем правдивее предсказывают судьбу.
— Садись-ка, Любушка, вот сюда, на ящик, — тетка собрала в жгут и заколола гребенкой распущенные волосы. Видно, перед этим собиралась в баню. Подняла у порога прелую плаху и достала ржавую железную баночку с картами.
— Чтоб мыши не поточили, — пояснила она.
Любка подвинулась поближе к столу. Она волновалась, с надеждой глядя на потрепанные, захватанные руками карты.
— Все обскажу тебе, милочка, — Ганна перетасовала колоду и разделила ее на три равные части. — На кого бросить?
— На червонного, — затаив дыхание, чуть слышно ответила Любка.