— Вы, значится, вон тот камышок охватите, — командовал он, приплясывая на кривых ногах. — Карасишки, любо-дорого, уважают в камыше обитаться. Да прижимайте ко дну нижнюю тетиву!
За первый заход вместе с илом и черными корневищами растений вытащили с полведра карасей. Дед собрал рыбу в котелок и принялся чистить. Золотистая чешуя заискрилась на солнце.
— Где же Антон? — поинтересовался Роман.
— Был да весь сплыл, — ответил Касатик. — Давай еще забредем.
— Антон пошел бересту драть для ложки, якорь ее.
Подтаскивая отяжелевший, зеленый от тины бредень к берегу во второй раз, Роман искал глазами Антона. Но его не было поблизости. Как бы не сбежал. Знал Роман Антона и не верил ему. Такой предаст запросто. Зажила морда, и вернется к белым с покаянием. Черт его ведает, что держит Антон на уме. За него еще отвечать придется.
Роман прислушался к легким шорохам бора, и ему показалось, что кто-то заговорил. Нет, это не бык болотный, не рыба всплеснулась в камышах. Роман слышал человеческий голос. Кажется, совсем недалеко, на краю елани, где озеро клином врезается в сосняк.
Бредень вытащили снова, и тогда Роман надел штаны и рубашку.
— Ты куда? — удивился Касатик.
— Поищу Антона. Может, заблудился.
— Да он что, маленький?
— Всякое бывает.
Роман осторожно пробирался меж кустистых зарослей сосен туда, где раздался голос. Однако на елани легко ошибиться. Не сразу разберешься, где говорят люди, где эхо. Из-за куста калины вдруг взметнулась растрепанная голова Антона. Или Антон испугался Романа, или бежал перед этим, но дышал он тяжело, отдуваясь. Щеки лихорадочно горели.
— Заблудился? Ждали тебя, вижу — нет, пошел искать, — Роман окинул Антона сторожким взглядом.
— Думал смородины нарвать, а ее тут — не богато. Саженей триста отмахал.
Уха выдалась отменная. Пахла дымком, обжигала во рту перцем. Вчетвером полуведерный котелок опорожнили, — как за себя забросили. Гузырь стоял на том, чтобы еще порыбачить. Солнце высоко. И хочется покормить рыбешкой весь Романов взвод. Вот спасибо-то скажут деду!
Опять разделись и полезли в воду. Теперь рыбачил и Антон, который вел с одной стороны бредень. Исподней рубашки и подштанников он почему-то не снял. «Простуды боится», — с усмешкой подумал Роман.
— Э-эй! — донесся до них чей-то крик.
— Кого-то зовут, — встревожился Роман и отозвался.
— Завгородний! Касатик! Сюда!
— Да это же Аким Гаврин, — проговорил Касатик, быстро подводя бредень к берегу. — Видно, что-то стряслось.
На ходу натягивая на себя пышущую теплом одежду, Роман и Касатик выскочили на дорогу. Здесь их ждал Аким с двумя конями.
— Что случилось? — обуваясь спросил Роман.
— В Сорокиной каратели! Армия поднята по тревоге. Мефодьев послал в разведку Костю Воронова и с ним двенадцать человек. Сейчас выступаем! — запальчиво говорил Аким.
Роман сплюнул от досады. И надо ж было ему идти на рыбалку! Ни раньше, ни позже.
— Едем! — он вскочил в седло и пустил Гнедка галопом. Мешкать нельзя. Романа ждут в Сосновке.
У штаба он смаху осадил коня. К нему подбежал Мефодьев, возбужденный, решительный. Видно было, что он жил предстоящим боем.
— Выводи взвод на сорокинскую дорогу, — приказал он. — Я догоню.
Взвод Романа был в сборе. На улице стояла подвода под пулемет. Касатик уже катил к ней «Максимку».
— По коням! — звонко крикнул Роман, приподнимаясь в седле.
У Кости Воронова — суровый взгляд исподлобья. Морщинками по лицу разбежалось горе. А в сердце тяжело ворочалась, просилась наружу ненависть. Совсем невмоготу Косте, когда он оставался один. Надо на люди. Может, боль и не меньше, да легче выносишь ее.
Горячий рыжий конь, всхрапывая, шел под ним машистой рысью. Костя легко подпрыгивал в седле, прямой, с барашком льняных кудрей вокруг кубанки. Правая его рука лежала на бедре, рядом с расстегнутой кобурой, готовая в любое мгновенье выхватить наган и стрелять.
Разведчики еле поспевали за Костей. То и дело он вырывался вперед, и всадники переводили коней в галоп. Они были вооружены чем попало. У кого — винтовки, у кого — дробовые ружья, заряженные пулями, у кого — пики. Впрочем, пики прихватывали в разведку почти все. Это на случай встречи с вражеской конницей.
Деревья вплотную прижимались к узкой дороге, на которой не везде можно было разъехаться двум подводам. Она часто виляла, горбатясь на пригорках. Иногда сосны расступались, и дорога пробегала по елани, ровная и прямая, как натянутая струна.