Первым заговорил Яков. Он уже все обдумал, все взвесил:
— Разоружить бандитов — и точка! Пусть идут на все четыре стороны!..
— Люди пошли за Мефодьевым по приказу. Да и не всякий понимает, что делает, — перебил Якова Ливкин. — Предлагаю арестовать и судить своим судом Мефодьева, Банкина и других зачинщиков.
Петруха вдруг забарабанил пальцами по табуретке. Сверкнул глазом. Может быть, больше, чем все присутствующие здесь, он любил Ефима, дорожил дружбой с ним. Они вместе выросли, а год назад Ефим без колебаний пошел с Петрухой, с кустарями. Такое нельзя забыть, вот так сразу выбросить из сердца.
— Терентий Иванович верно заметил: от несознательности это, — с подчеркнутым равнодушием бросил он. — Разоружать или арестовывать не будем никого. Кому польза, если мы передеремся? Только врагу.
— Подумай, что ты говоришь, Петро! — до хруста сжал кулаки Яков. — У нас революционный отряд, а не бандитская шайка.
— Правду толкуешь, Яша, — тепло сказал Петруха. — И нам надо разъяснять это людям, показать им, что не туда идут. Так мы и Мефодьева, и всех бойцов сохраним для революции.
— Ты думаешь поймут?
— Поймут, — ответил Петруха.
Договорились не спорить с Мефодьевым, вести себя, как будто ничего не случилось. Разговор с Мефодьевым поручили комиссару. У Петрухи, кажется, уже был какой-то план.
Радостные, с песнями и шутками возвращались бойцы в лагерь. Мефодьев лихо гарцевал на поджаром сером жеребце. Костя Воронов реквизировал его первым и потом облазил всю ярмарку в поисках доброго седла. Остановился на казачьем, украшенном серебром и бронзой. И конь, и седло пришлись по душе Мефодьеву. Взял жеребца в заводные.
Костя ехал рядом с командиром. Он был в новых хромовых сапогах, в бекеше. На шее жарко пламенел шерстяной вязаный шарф. А за Костей — в треснувшей по швам беличьей дошке Семен Волошенко. На седле у него качался большой тюк полотна. Почти все бойцы были нагружены товаром, а сзади на двух телегах, запряженных парами, везли съестное.
«Настоящие бандиты», — подумал, всматриваясь в конников, Петруха. Он едва сдерживал себя, чтобы не лечь на пулемет. Эх, дать бы очередь! Хотя бы выше голов, чтобы перетрухнули, да знали наперед, как воевать по ярмаркам.
— А! Комиссар! — Мефодьев спрыгнул с коня, передал повод Косте.
— Был я в Сорокиной. Привез одиннадцать ружей, — доложил Петруха.
— Как с фуражом?
— К ночи надо ждать сорокинских. Вступают в наш отряд. Они и привезут сено.
— Молодец комиссар! А чего ж не спрашиваешь, куда и зачем я ездил?
— Я вижу, Ефим, — просто ответил Петруха. — Надо только распределить обувь и одежду. В первую очередь дать тем, кто в валенках да в зипунах.
— Как же! Так и сделаем! — поспешно согласился Мефодьев. И сразу расцвел. С лица сбежали тени, глаза стали чистыми и по-ребячьи задорными.
— Материю сдать Якову Завгороднему. Это по его части.
— Пусть все принимает Яков. Ну, товарищ комиссар, привез я тебе подарок. Давай! — Мефодьев подозвал рукой Костю. Мефодьеву хотелось угодить Петрухе, ответить на доброту добротой. В этом было тоже что-то мальчишеское, трогательно-искреннее.
Костя подбежал к Петрухе и вытряхнул из мешка новые хромовые сапоги. Петруха посмотрел на них, как на самую пустяковую безделушку и, натянуто улыбаясь, проговорил:
— Взъем малой. Будут жать. Я уж как-нибудь в своих.
— Стой, Петро! А это чей у тебя сапог? Правый… — присел Воронов.
— Мой… Нет, не мой. Черт его знает! То-то я как ни вертел онучу, а он все хлябает. Ночью в темноте чей-то одел. А где же мой?
— Я в колок забросил, — признался Костя. — Найду.
— А вот эти отдай тому, кто разут и никогда не носил хромовых.
Мефодьев нахмурился. Ему не понравился Петрухин отказ. Хочет быть веселым комиссар, не подает виду, а в душе злится. Может, надо было все рассказать ему тогда? И тут же Мефодьев подумал упрямо: «У меня своя голова на плечах. Сам при случае решу, что делать. Без няньки!..»
— Каратели подались к смолокурам, а оттуда, видно, двинут на Сосновку. Мы с ними в Сорокиной столкнулись, — сказал Петруха Мефодьеву, когда они вдвоем вошли в балаган.
— Каратели? Откуда они взялись? — как на пружинах, подскочил Ефим. — Да, мы могли дать оплошку! Если бы каратели пронюхали, где стоит отряд, они бы навязали нам бой. Много их?
— Около полутора сотен.
— А в лагере оставалось с оружием не более двадцати человек, да у Касатика всего три ленты.