Он подумал и ответил: «Вы правы, сэр! Вы так богаты?»
Я глянул прямо ему в глаза с гордостью, достойной моего деда Бэрча К. Бэрча. Затем ответил: «Мое богатство — это уже не просто богатство. Оно давно превратилось во власть. Полмиллиарда марок!» — «Если бы у меня было столько денег, я бы ничем не занимался. А вы подвергаетесь риску». — «Вы даже не подозреваете, чем я рискую. Я немного эксцентричен». — «Это точно, сэр». — И глаза его жадно сверкнули.
Мы вошли в маленькую, очень маленькую кофейню, и я сказал ему: «Даю сто тысяч марок за то, чтобы двое суток просидеть заключенным в гестапо и чтобы никто об этом не знал».
Агент вытаращился на меня и проговорил: «Вы не эксцентричны, майн герр, вы просто спятили».
Но я надбавил цену, ему ведь нужно было делиться с другими. Он был слишком незначительным агентом, чтобы провернуть это дело самостоятельно. Я уплатил и добился своего.
Сайрус Уорнер умолк и, помолчав, добавил:
— Вот и вся история.
— Нет, это не главное. Расскажите все. Ведь у вас настоящий слушатель.
— Нет, это все. Я никому не рассказывал и нигде не писал об этом. Надеюсь, что никогда и не напишу, даже в моей будущей книге о насилии века. Я повидал расстрелы во время гражданских войн, виселицы, украшавшие города, как огромные гербы. Но там все было иначе. Смерть и истязания в полном одиночестве. Модель человечества, доведенного до младенческого состояния. Рыдания и стоны в умонепостигаемом мире… Это был бы скверный репортаж, слишком лирический. Тогда же я понял, что я отличный, великолепный журналист, но я не Достоевский. Эти вещи можно лишь вообразить себе, но не описывать. Вот и весь рассказ, больше я не скажу ни слова.
— Вы превзошли меня, сэр, — задумчиво сказал Пауль Дунка. — Вы видели целый завод, а я лишь жалкую мастерскую. Но и у меня есть преимущество. Я был не только очевидцем, я был участником. А это совсем другое переживание.
— Зачем же вы здесь?
— Без всякой цели. Но я очень рад, что познакомился с вами. Во всяком случае, мне не верится, что вы поможете этим господам снова прийти к власти. И старик знает это. Он сильный старик и не нуждается в иллюзиях. Он делает лишь то, что считает необходимым делать. Он пленник определенной системы ценностей, из которой ему не вырваться.
Сайрус Уорнер усмехнулся.
— Послушайте, — сказал он, — завтра рано утром я уезжаю на своей машине. Может быть, вы решитесь в третий раз начать жизнь — в другом месте?
— Не думаю, что смогу принять ваше предложение. Я должен быть здесь и закончить все здесь. Я должен расквитаться хотя бы со своей совестью. Остальные и не поймут, когда расплатятся.
— Как вам угодно. Я уезжаю ровно в восемь утра.
Сайрус Уорнер повернулся к другим сотрапезникам, которые слушали, не понимая, этот продолжительный разговор между журналистом и гостем.
— Ну, какого черта вы там лопочете? — недовольно буркнул доктор Влад, обращаясь к Паулю. — И по-английски ты знаешь, чертяка. — Затем яростно, как бы желая показать себя, схватил за плечо Уорнера и затараторил по-венгерски.
Уорнер засмеялся. Он понял одно лишь слово — «бомба», понял не только по звучанию, но и по выражению глубоко сидящих в орбитах глаз доктора Влада. И по движению его плеч и по тому, как тот оскалил зубы.
— Терпение, только терпение, — сказал Уорнер и снова рассмеялся.
Доктор Шулуциу заметил разочарование, охватившее его приверженцев, и решил поправить дело, подать хоть какую-нибудь надежду этим «бедным людям», за которых он был в ответе.