— Так, — задумчиво произнес Григореску. — Хорошенькое дело!..
— Сегодня после обеда уездный комитет критически проанализировал действия, предпринятые товарищем Дэнкушем, — заметил Софронич, — и пришел к заключению, что мы оказались в хвосте масс, что мы рисковали многим, не обсудив положения с политической точки зрения. Какой смысл было устраивать митинг, в какую стратегию он вписывался? Если бы бандиты стали стрелять в народ, кто бы ответил за это?
— Прав товарищ…
— Софронич. Ион Софронич, — подсказал тот со всем положенным уважением перед персоной, воплощающей в себе принцип демократического централизма.
— Товарищ Софронич прав, но ошибка началась раньше. Вы не должны были допускать подобного положения. Надо было энергичней требовать поддержки центра, строже контролировать действия полиции. Кто вас услышит, если вы не кричите?
— И все же нельзя терпеть убийства невинных рабочих!
— И не потерпим. Вы допустили это, докатились до такого кризиса. Теперь мы должны ознакомиться с положением вещей конкретно, на месте.
Григореску снова надел кожанку и, сопровождаемый почти всеми членами бюро, вышел, направляясь к вилле Грёдль, где еще толпился народ.
Матус отрапортовал им по-военному:
— Я установил посты наблюдения вокруг всего бандитского гнезда. Даже если народ разойдется по домам, Карлик от нас не сбежит.
— Хорошо. Правильно, — улыбаясь, ответил Григореску. — Но теперь требуется другое! Через час соберите представителей всех партий нашего блока, кроме префекта. А через полчаса пригласите в комитет молодого прокурора Маню. Понятно?
— Есть, — ответил Матус и, всех опережая, побежал по ступенькам вниз.
Григореску, Дэнкуш и остальные члены бюро отправились на машине к вилле Грёдль. Здесь толпа была уже не так многочисленна, люди разбились на группы. Время от времени все же раздавались еще угрожающие Карлику возгласы. Перед джипом народ расступился, и Григореску вышел из машины.
— Добрый вечер, — поздоровался он.
Ответ был вялый, — очевидно, народ узнал членов бюро, но не очень был к ним расположен.
— Выйди и все скажи им, дядя Георге, — крикнул кто-то.
И Георге, сцепщик, вышел вперед, спокойно и вежливо приветствуя вновь прибывших:
— Добрый вечер, господа!
— Не такие уж мы господа, — поправил его Григореску и протянул ему руку, представляясь: — Меня зовут Григореску, я из Центрального комитета партии.
— О́нэ, Георге, — представился и сцепщик. — Железнодорожный рабочий. Хочу сказать, чтоб вы знали. Мы не вернемся на работу, пока не добьемся правды. Сначала вы были с нами, а потом раздумали. Тогда мы создали свой комитет действия, мы не раздумали. Так что извольте это знать, а префекта уберите — речь идет не только о Карлике.
— Вы намерены объявить политическую забастовку? — спросил Григореску.
— Не знаю, политическая она или нет. Но так дальше не пойдет.
Григореску задумался. Он впервые разрешил себе предаться воспоминаниям, хоть у него и была великолепная память. Долгие годы, в особенности с 23-го августа[37], когда он был освобожден из заключения, он не позволял себе предаваться воспоминаниям. Принимал решения, отвечая самому себе на вопросы: что нужно делать? Кто должен сделать? Каким образом? Он работал с утра до ночи, разъезжая по стране, возвращаясь и докладывая о проделанном, получал новые задания и выполнял их. И лишь однажды за весь этот период отвлекся от своей работы — отлупил двенадцатилетнего сына, найдя у того пистолет. С тех пор он вряд ли видел свою семью. Работал без выходных дней, как-то взял два дня отгула, которые проспал почти без перерыва, и опять почувствовал себя бодрым. Его тело и ум работали, как хорошо отрегулированная машина, созданная для того, чтобы действовать по 18 часов в сутки.
На этот раз он задумался не только потому, что требовалось разобраться в создавшемся положении. Забастовка теперь — это серьезное дело. Он за свою жизнь не раз организовывал забастовки и знал, что никто с легким сердцем не принимает такого решения. «Запретить им нельзя, — думал он. — Но и уступать тоже нельзя, ведь они требуют того, чего мы не можем дать немедленно».
— Послушай, дядя Георге, — просто сказал он, — перед тем как объявить забастовку, напиши на бумажке требования и приходи часа через два в комитет, потолкуем. Если понадобится, организуем и забастовку.
— Не понимаю, вы сами организуете ее? — спросил Георге.
— А кто же? Конечно, мы и профсоюзы. Забастовка иначе не делается. Возьмите меня в советники. Буржуи не очень-то разумеют в этих делах.
37
23 августа 1944 г. — дата свержения правительства Антонеску и освобождения Румынии от фашистского режима.