— Почему они смеются, господин учитель? Что я смешного сказал?
Дэнкуш и сам, собственно говоря, не находил ничего смешного в словах главного прокурора, но догадывался о причине смеха. «Какое удивительно интересное время мы переживаем!» — подумалось ему, и он по-своему объяснил старику:
— Это мы, смеясь, расстаемся с прошлым, господин главный прокурор.
Пожалуй, и Григореску не смог бы сразу объяснить, почему смеется. Ему просто бросились в глаза напыщенная ярость, смешной апломб главного прокурора, когда тот появился в дверях, нахохленный, как петух. Но когда Григореску услышал серьезный, торжественный ответ Дэнкуша, смех его оборвался так внезапно, что и Матус невольно притих, и в кабинете воцарилась тишина.
— Присядьте, господин главный прокурор, — сказал Григореску угрюмо, словно ничего общего не было между ним и тем человеком, который только что хохотал.
Главный прокурор неуверенно опустился в кресло.
Григореску продолжал:
— Я распорядился от имени правительства, которое здесь представляю, чтобы следствие было возобновлено, и располагаю доказательствами своей правоты. Мы не можем допустить беспорядков в городе и разгула бандитизма. Думаю, вы согласитесь, что два диких преступления, совершенные в один день, требуют разбирательства. Или вы придерживаетесь другого мнения?
— Конечно, — ответил главный прокурор, сразу сникнув. — Я полагаю, что необходимо серьезное разбирательство, чтобы раскрыть преступления. Но правосудие должно следовать по своему естественному пути, предписанному законом.
— Что же вы предприняли до сих пор, чтобы восстановить законность и обеспечить покой граждан?
Григореску впился глазами в лицо главного прокурора, и тот не видел ничего, кроме этого взгляда, могучего, пронизывающего его насквозь. Он впервые почувствовал себя в роли нарушителя закона, пойманного в сеть неумолимых доводов обвинения. Он был честным человеком и признал себя виновным. Он ходил на охоту, пировал, а Карлик орудовал в городе, спекулировал и вот дошел до преступлений. Ему бы остановить его вовремя, но что он мог, когда мир еще со времен войны свихнулся? Он был всего лишь человек — не бог.
Врываясь в этот кабинет, он мнил себя представителем закона. Теперь же перед лицом простого, естественного вопроса он превратился в жалкого человека, отставшего от жизни.
— Да, — сказал он, склонив голову, — они зарвались. Грабежи, преступления, черный рынок!
— Тогда в чем же дело? Почему вы протестуете, когда принимаются меры? — безжалостно продолжал голос, исходящий от человека, на которого он не решался взглянуть.
— Я не протестую. Но надо действовать законным путем. Не под давлением улицы, — осмелился сказать главный прокурор.
— Среди представителей власти — коррупция, народ возмущен, ему приходится страдать, голодать, оплакивать убитых. Вы думаете, этого недостаточно для решительных действий?
Главный прокурор молчал. Ничего не приходило ему в голову. Он чувствовал себя раздавленным событиями.
— И еще хочу вас спросить. Почему вы освободили сегодня человека, который был уличен во взяточничестве и обвинен одним из ваших коллег юристов в предумышленном убийстве?
— У меня не было доказательств, — ответил главный прокурор.
— Ага! У вас не было доказательств? А вы искали их? Прислушались ли вы к мнению вашего коллеги? Похоже, что вы хотели скомпрометировать правительство демократического единства. Вы преследовали именно эту цель, попустительствуя или по крайней мере не препятствуя беззакониям. Я потребую у министерства юстиции вашего устранения.
— Как вам будет угодно, — пожал плечами главный прокурор.
И в тот же миг пришел в себя. Здесь Григореску промахнулся — прокурор не боялся угроз. Он не был деятельным, предпочитал легкую жизнь, охоту, пирушки, выполнял свои обязанности формально. Именно поэтому он не ждал повышений и не цеплялся за свой пост.