Впрочем, теперь она была погружена в другие раздумья: что лучше — хвастаться тем, что она родня Карлику, одному из самых важных в городе людей (она даже и не представляла себе, насколько он важен), и защищать его гордо и достойно или предпочесть добрые отношения с этой щедрой кухаркой, у которой всегда найдется кусок хлеба и другая еда — надо лишь уметь слушать ее, не перебивая и с видимым вниманием.
Титания избрала путь практический: слишком много трудностей испытала она на своем веку. Была она существом скромным и жила, как птичка небесная, сегодняшним днем, раньше ей и в голову не приходило хвастаться знаменитым племянником. Упомянула она о нем просто так — к слову пришлось. Может, когда и попросить у него чего при случае, но, если он и откажет, не очень-то она рассердится. У нее — своя дорога. И она лишь смиренно дала понять, что передаст слова Корнелии племяннику, но не спросила, чем это Карлик так разгневал кухарку. Социальная подоплека речей Корнелии ускользнула от нее начисто.
Таким образом, Титания увеличила собой число тех немногих людей, для которых Карлик был не бог весть как важен, а сам он оказался презираем и молчаливо предан на кухне своего собственного адъютанта, где не переносили выскочек.
Однако Корнелии хотелось подтвердить свое отношение еще и поступком. Оглядевшись вокруг, она твердо сказала Григоре:
— Иди в дом. Я принесу тебе еду туда. По крайней мере не будешь есть за одним столом с теткой Карлика, А уж что господин Пауль делает — то его забота.
Григоре поднялся и вышел, зная, что сопротивляться бесполезно; было жалко покидать приятное и душистое тепло кухни. К тому же очень хотелось есть. Он со всех сторон слышал о Карлике и, несмотря на свою погруженность в «релятивистскую философию», был не прочь узнать о нем побольше, как и о лондонском детективе Томе Старке.
Послеобеденное время Григоре особенно любил. Уединившись в укромном уголке, он погружался в чтение; героями книг были иногда выдуманные персонажи, а иногда и исторические деятели. Книги давали простор его воображению, которое рисовало ему себя похожим на этих героев. Все события касались и его, он был замешан во все перипетии книжного мира, сложного и таинственного, но совсем не страшного. Скорее заманчивого, возбуждающего любопытство. Он немного страдал от того, что еще не дорос, чтобы принимать участие в великих деяниях, он мог об этом только читать и мечтать. Его увлекали бурные события, нетерпеливые герои (каким был и он сам), живые диалоги, звонкие фразы. Потому что Григоре надоело только созерцать и узнавать. Его охватило желание действовать, правда, этого почему-то никто не замечал, да и замечать-то было некому.
В тот день Григоре взял в руки книгу в желтой обложке с блестящими, приятно пахнувшими страницами, напоминавшими запах книг из библиотеки взрослых. Он приобрел ее совсем недавно. Читать ее было скучновато. Впрочем, он находил некоторое удовольствие в помпезном, тяжеловесном слоге, полагая, что он серьезный юноша, читающий серьезную книгу совсем как взрослый. Ведь, возможно, он станет и ученым, а может, и изобретателем или лондонским детективом, вроде Тома Старка. Между Амундсеном, Томом Старком и Пасте́ром было трудно сделать выбор. Только значительно позже, к шестнадцати годам, он надолго полюбил одного героя, ставшего для него образцом для подражания; его звали Андрей Болконский.
Он совсем заскучал над интригами жирондистов, подручных Лафайета, несколько оживился, следя за тайными мотивами действий Робеспьера, которого автор книги, Карлейль (это была «Французская революция»), называл «человеком, зеленоватым, как море». В какой-то момент он, стыдясь, перескочил через сто страниц и со значительно большим интересом прочел описание казни Луи Капета.
На Гревской площади оглушительно били барабаны, толпа окружила эшафот — та самая толпа, которая некогда бурно приветствовала короля, теперь с удовлетворением, хоть и с некоторым испугом, смотрела на казнь. Возможно, что-то случилось, возможно, здесь был знак свыше, потому что был убит, правда не впервые в истории, помазанник божий, поставленный над людьми. Однако ничего не произошло, речь шла просто о гражданине Капете, толстом и вполне достойном человеке, который решил красиво умереть, хотя прожил ничем не примечательную и довольно неприглядную жизнь.
Историк сам восхищался этой смертью, он рассказывал о ней детально и менее скучно, чем о бесконечных политических интригах революционеров всех фракций и оттенков, и Григоре тоже был восхищен. Нож гильотины опустился, труп безвольно упал, и гражданин Самсон поднял голову бывшего короля за волосы и в исступлении показал ее толпе. Григоре ясно увидел окровавленную голову в руке палача, глядящую на бывших своих подданных пугающими, выкатившимися из орбит глазами.