В то время мне шел четырнадцатый год. Я умел пахать, косить и сено сушить. Как-то вечером я возвращался с работы. Маша прямо на крыльце вручила мне букет свежих незабудок и радостно сообщила:
— А мы сегодня получили письмо от папы.
Я пристально взглянул на нее и почувствовал, что страшно покраснел. Передо мной стояла словно бы незнакомая двенадцатилетняя девушка. Я тогда забыл даже об усталости и, держа букет в руках, не знал, что сказать.
— Спасибо, Маша, — наконец, прошептал я, не трогаясь с места.
С тех пор мы с Машей часто находились вдвоем. Читали из колхозной библиотеки книги, собирали цветы, ходили в лес за ягодами. Ее мать, Ирина Павловна, тоже работала в колхозе. Тяжело ей приходилось. В Ленинграде она была чертежницей на каком-то заводе, а здесь пришлось держать косу в руках. Через стенку не раз слышал, как она, порой, стонала, а Маша ласково уговаривала ее:
— Мама, мамочка, какой я земляники принесла… Нет, ты только попробуй.
После работы мне было как-то радостно возвращаться домой. Быстро и весело наколю для русской печи дров, принесу матери воды, напьемся с Машей парного молока и сядем на крылечко. Говорим все больше о книгах, об отцах, сражающихся с фашистами, о том, как хорошо будет жить после войны. А на деревню опускается тихий вечер, скрипнут запоздалые калитки и наступит тишина. Только и слышно, как за околицей, в Мокром лугу, где растут незабудки, поет свою однообразную песню коростель.
Скоро я узнал, что мальчишки и девчонки деревни прозвали Машу «Незабудкой», а меня Валькой Незабудкиным, хотя моя фамилия Железняков. Конечно, глупо, но я почему-то обиделся и обиделся не на того, на кого следовало бы. Попробуй в тринадцать лет не рассердись, когда то и дело слышишь:
— Эй, Незабудкин, пойдем купаться.
— Беги домой, там с букетиком ждут…
— Когда свадьба, кавалер?
— Ха-ха-ха… Хи-хи-хи…
Дело дошло до того, что мне не стали давать проходу. Петьку Прохорова, рыжего, как осенний кленовый лист, даже пришлось поколотить за насмешки. Но и без Петьки вредных мальчишек у нас было предостаточно. Надо ли говорить, что тогда я почему-то возненавидел эти глупые цветы — незабудки и стал избегать встреч с Машей.
Однажды, после очередной на меня атаки мальчишек, явно подговоренных Петькой, я злой сидел на берегу Луговинки и думал свою мрачную думу. Вдруг, откуда ни возьмись, передо мной появилась Маша.
— Валя, ты не обижайся… Я все слышала, — тихо проговорила она.
В руках у нее был букет незабудок.
Я вскочил, и не помня себя, выхватил у нее букет, бросил его на землю и придавил ногой.
Маша испуганно отступила назад. Голубые глаза ее сразу же наполнились слезами.
Я вздрогнул от неожиданности. Неприятно кольнуло что-то в груди.
— Маша!
Она прыгнула в куст ромашек, росших на берегу, и побежала от меня, быстро выбрасывая вперед загорелые ноги.
— Ма-а-ша!..
Скоро толстый жгут черной косы скрылся из моих глаз. В это время вдали громыхнуло, и на небе появилась огненная трещина. Домой я возвращался уже под проливным дождем. В душе у меня было холодно и пусто.
Вечером я долго сидел на крыльце, ожидая Машу, но так ее и не увидел. А через несколько дней за нашими жильцами пришла машина, и они уехали неизвестно куда…
С тех пор я люблю незабудки. Разбросанные в травах, они поодиночке кажутся брызгами июльского неба, а собранные в букет, похожи на голубое пламя. Обращаться с ними надо очень осторожно. Нежные и хрупкие, эти цветы могут сломаться или завянуть от одного грубого к ним прикосновения.
В КОНЦЕ ЯНВАРЯ
В конце января корреспондентские дела забросили меня в отдаленный Кленовский сельсовет. Ясным морозным утром шел я из деревни Епифаново в Горловку, где жил председатель колхоза «Утро». Дорогу успели накатать, и идти было легко и приятно. Навстречу мне попались две подводы, мчавшиеся во весь дух. В санях стояли краснощекие парни, неистово крутили вожжами над головой и ухарски гикали. Я едва успел отскочить в сторону.
Скоро я догнал густо заросшего медной щетиной старика в дубленом полушубке. Он стоял на дороге, склонив голову и разговаривая, по-видимому, с самим собой.
— Обратите внимание, дорогой товарищ, — произнес старик, — вот она, бесхозяйственность-матушка, — и он пнул что-то серое, чуть припорошенное сыпучим снежком. — Видите, мешок и мешок почти что новехонький. Эти краснорожие, что навстречу нам пронеслись, из саней выбросили… Пашка Хрипов да Мишка Горюнов за овсом для свиней подались.