Через час в кабинет начальника вошли Иван Косов, завскладом, и Петр Ягодкин, или Петька-шофер, как его звали в леспромхозе. Их обоих тетя Поля захватила в переполненном клубе, под самым экраном, где они блаженствовали среди ребятишек. Петька-шофер вступил было в пререкания с тетей Полей — кому же охота уходить, не узнав, найдет ли парень любовь свою, — но вынужден был уступить.
Федор Евгеньевич, не сказав ни слова, подал телефонограмму Ивану Косову. Тот прочитал, понимающе произнес «М-да» и передал тетрадочный лист Ягодкину… Петька-шофер бегло пробежал ее одним глазом, недоуменно пожал плечами и взглянул на оборотную сторону: но там не было написано ни одной буковки.
— Понятно, зачем вас вызвали? — спросил Прошутинцев, взглянув на обоих.
Иван Косов кивнул головой.
— Мне — нет, — недружелюбно ответил Петька, шофер, догадываясь о том, что ему предстоит.
— Поясню, — Федор Евгеньевич присел на краешек стола, отчего стол как-то надсадно скрипнул. — Понимаешь, кокшеньгцы не дотянули с продуктами до санного пути. Морозы что-то подзапоздали. Река встала, катеру уже не пройти. А чтоб работать, надо есть… И вообще…
— А вы знаете, что только третий день подмораживает, — заметил Петька-шофер, искоса глядя на карту леспромхоза, на которой в гуще дремучих лесов терялась едва заметная черная точка.
— Знаю, но проехать надо, — Прошутинцев подошел вплотную к Ягодкину и посмотрел ему в глаза.
Петька-шофер отвернулся, но не оттого, что боялся начальства, нет. Это был представитель той части бесконтрольной шоферни, во владения которой редко заглядывает автоинспекция. Сегодня от него просто немного попахивало. Пусть в выходной день, но зачем же об этом знать начальству.
— Не поеду, — произнес он, тряхнув свесившимся из-под шапки рыжим чубом, и добавил: — Не имеете права.
— Право тут ни при чем. Я вас прошу… Сам бы сел за баранку, да не умею ее крутить. Вы же — мастер этого дела, — Федор Евгеньевич положил руку на плечо шоферу.
— Так ведь выходной, — начал сдаваться Ягодкин.
— Дадим отгул.
— Ладно, — согласился Петька-шофер и, не простившись, вслед за Иваном Косовым медленно вышел из кабинета.
…Когда Ягодкин выехал из леспромхоза, было уже четыре часа вечера. Задержала погрузка. Он прикинул, что к шести-семи часам будет в Кокшеньге, переночует, а утром вернется обратно. Но дорога оказалась намного хуже, чем он предполагал. Это был зимний лесовозный путь. По нему машины и тракторы вывозили с лесоучастка Кокшеньги на станцию лес. Зимой дорогу поливали, и весь сорокакилометровый путь громоздкие сани с хлыстами легко скользили по обледенелым желобам.
То зимой, а сейчас…
Уже на полпути Ягодкин израсходовал весь запас отборных ругательств, на которые был большой специалист. Он клял начальника орса, себя, что поддался уговорам, что не надел на колеса цепи, недобрым словом поминал кокшеньгцев, которые, как ему казалось, слишком много едят и мало работают. Особенно доставалось дороге и дорожникам.
Проклятая дорога! Рытвины, ухабы, утыканные переломленным пополам колодником полусгнившего настила, представляли сущее бедствие для машины. Осенью все эти колдобины заполнялись жидкой грязью, а теперь были скрыты мерзлой коркой. Кажется, что выдержит земля, а сунешься — вставай на зимовку, жди, когда тебя снимет трактор. Колеса буксуют, зарываются в землю до дифера. Да и стороной их не объедешь: справа и слева вплотную к дороге подступает темный, как ночь, и частый, как костяной гребень, упругий двадцатиметровый сосняк.
Ягодкин то и дело вылезал из теплой кабины трехтонки, осматривал опасные места, ковырял землю: выдержит ли? Но промерзла она еще плохо, на какие-нибудь полштыка лопаты. Шофер поправлял брезент, прикрывавший в кузове мешки с мукой, вновь залезал в кабину, нажимал на стартер, включал скорость и, разогнав трехтонку, бросал ее навстречу опасности. И сколько раз эта дерзость выручала его! И Кокшеньга, эта маленькая черная точечка на леспромхозовской карте, все приближалась и приближалась…
Но вот уже почти в конце пути машина на полном ходу как-то странно вздрогнула и резко остановилась. Шофер ударился грудью о руль и инстинктивно выжал газ до отказа. Надсадный рев мотора стократным глухим эхом отозвался в вершинах столетних сосен. Ведущие колеса забуксовали и, взломав мерзлую корку земли, все глубже и глубже зарывались в мягкий грунт. Ягодкин понял, что раскачивать машину бесполезно, чертыхнулся и вылез из кабины.
Морозец крепчал. С неба некстати посыпалась снежная крупа; она дробно ударялась о твердую поверхность дороги, подпрыгивала и скатывалась в глубокие колеи. Темень вокруг — глаз выколи. «Если подует ветер, быть пороше, — мелькнуло в голове Ягодкина. — Это хуже: скроются от глаз предательские рытвины. Что же делать?