С тех пор Анну Бороздину вся бригада заглазно стала звать Анной-Каменщицей. Вся, кроме, кажется, Ляпина. Чем-то этаким, доложу вам, пленила она нашего Ермака Тимофеевича… Уж не тем ли, что крепко однажды его пристыдила. Девчата к Анне просто липнуть стали. Да и она, надо сказать, каждую из них защищать от несправедливости готова. А их в бригаде стало уже одиннадцать. Жили они в двух комнатах общежития — в двенадцатой и тринадцатой.
Признаться, я редковато заходил к своим рабочим. Знал, общежитие — хорошее, не жаловались. Но как-то в субботу заглянул. Смотрю, дверь тринадцатой комнаты открыта. Там сидит, не подумал бы, Ляпин. Гитару настраивает. Спрашиваю, где хозяева. А он вместо того, чтобы ответить, растопырил передо мной свою пятерню, шириной этак в два утяжеленных кирпича, приложился ухом к двугорбию музыкального ящика и шикнул: тише, мол.
Огляделся. Коечки заправлены честь-честью. Простынки белые — аж глазам больно. В углу, на тумбочке, радиоприемник «Рекорд». На дверях — расписание дежурств, внизу подпись: «Староста комнаты А. Бороздина». Ого, думаю, Анна-Каменщица уже успела тут власть забрать. Повторяю свой вопрос к Ляпину.
— Девчата-то? — безразлично повторяет он. — На улицу выбежали. Спутник там как раз над крышей пролетает.
Равнодушно этак отвечает, словно речь идет не о спутнике Земли, а о простой картофелине. Меня задело за живое его безразличие. А Ляпин, догадавшись, видимо, о моем настроении, добавил:
— Видел я и первый, и второй, и третий… Вот бы ракету посмотреть — другое дело. — И он ударил по струнам.
Комната наполнилась какими-то дребезжащими звуками. Настройка гитары Ляпину явно не удалась.
— Вот что, молодой человек, — говорю ему, — если еще в детстве медведь на ухо наступил, то нечего браться не за свое дело. Занялся бы чем-нибудь другим.
— Аня то же самое советует, — неожиданно признался Ляпин и вздохнул. — В шашки играть советует. В турнирах.
— Ну, а ты?
— Начал запись желающих.
«Молодец, — думаю, — Анна. Увальня Ляпина и того сумела расшевелить». Надо сказать, что в последнее время Михаил начал работать спорее. Анна-Каменщица расколола в нем ледок равнодушия. Парень зарабатывать стал больше, костюм новый справил, темно-синий в широкомерную полоску. Ну, а Анна, кстати сказать, просто превзошла себя. Недели две назад удумала она такую штуку: решила изменить конструкцию кельмы. Обратилась ко мне, так, мол, и так, чертеж подсунула. Глянул я на него и ахнул. Конец так называемой комбинированной кельмы, этого основного инструмента каменщика, она предлагала сделать более узким и острым. Так вот, подсунула чертеж и смотрит на меня с ожиданием.
— Как же это так, — спрашиваю ее, — дедами изобретенный и испытанный веками мастерок переделывать? Ничего не выйдет да и не получится.
— Попробуем, — говорит она. — Во всем надо ставить опыты, экспериментировать, Федор Федорович.
Я, чтоб отвязаться от настырной девчонки, отдал слесарям одну кельму на переделку. Те быстрехонько ее оборудовали, согласно чертежа. И что же вы думали? Удивила всех Анна-Каменщица. Ее выработка уже через три дня возросла. Заинтересовались этим многие. Первыми, конечно, комсомольцы. Понаблюдали за ее работой, а потом попросили выступить на собрании. Она все честь-честью там выложила. Так, мол, и так, кельма в новом виде стала легче, удобней, способствует повышению производительности труда. Скоро привилось предложение Анны Бороздиной. Почти все каменщики на кельму ее конструкции перешли. Хотя не ахти какой она рационализатор, но сослужила службу нашему делу. Хлопот мне, конечно, было, но что же поделаешь — растут люди.
Обо всем этом я вспомнил, сидя в тринадцатой комнате общежития. Из задумчивости меня вывели девчата. Ввалились они с шумом, смехом, розовощекие, возбужденные.
— Федор Федорович, вот хорошо, что вы здесь, — закричала Анна Бороздина с порога. — Кстати зашли.
Опять, думаю, что-нибудь придумала. Тут Соня Кононова, лучшая подружка Анны, подает мне свеженький номер «Комсомольской правды». Беру, достаю очки. Читаю огромный заголовок о бригадах коммунистического труда.
Только через полчаса отложил я газету.
— Что ж, — говорю, — дело затевается хорошее.
— Отличное, Федор Федорович, — поправляет Анна Бороздина. — Мы уже это обдумывали с комсомольцами сегодня.
О многом передумал и я в тот вечер. Вспомнил свою жизнь, первые тяжелые трудовые шаги еще в царское время, ударные стройки, на которых пришлось работать, хороших и разных людей, с которыми довелось встречаться… Потом мысль перекинулась на бригаду, Анну Бороздину, танцующую в этот час с подругами в клубе. «Ах, Анна, Анна, дорогая ты моя каменщица, — думалось мне, — не ты принесла на строительную площадку много беспокойства. Нет, не ты… Время сейчас такое — стремительное и хлопотливое».