Мы с Мишкой с вечера решили идти после уроков к бригадиру просить работы.
— Не даст, — убежденно сказал Мишка. — Скажет, маленькие.
— Какие же мы маленькие? — возразил я. — Посмотрел бы ты, как я из печки ведерный чугун достаю, когда мамы дома нет. Я сильный.
— А он видел? — спросил Мишка.
— Что видел?
— А как ты чугун доставал.
Я пожалел, что бригадир этого не видел.
— Ну, так нечего и соваться, — сказал Мишка, но потом передумал: — А все же попробуем.
Петра Васильевича мы нашли на конюшне, но спросить постеснялись, так как он разговаривал с дядей Колей, Мишкиным отцом.
— Кавалерия, значит, в плуг готова? — спрашивал бригадир.
— Наголо, — ответил дядя Коля. — Только вот овсеца подбросьте. Потому — перед атакой положено.
Дядя Коля всегда непонятно говорит. Это у него с войны. В деревне рассказывают, что дядя Коля служил в кавалерии и просто помешался на лошадях.
Бригадира мы все же подкараулили. Петр Васильевич долго смотрел на нас, а потом рассмеялся:
— Куда я вас пошлю? — говорил он. — Навоз вывезен, семена дочищаем, золу комсомольцы выскребли из всех печей. Разве вот к дяде Платону заместо Изосима Валуева? Хотя — нет: он, говорят, неплохо помогает… Хорошо, даю наряд — идите учить уроки. Живо!
Хотя Петр Васильевич и хороший человек, но мы на него обиделись. Когда летом идем из лесу с ягодами, всегда угощается. Вот теперь пусть-ка попросит…
В овощехранилище мы пришли к вечеру. Там работала Мишкина мать, и он хотел сообщить, что Хохлатка снесла двухжелточное яйцо, большое, как гусиное. Тут были Зозулиха, Оноприха и еще несколько старух. Они разбирали картошку, крупную клали в одну сторону, мелкую — в другую, среднюю — в третью.
— Мам, зачем так? — спросил Мишка.
— Это для машины, Миша, — ответила она. — Картофелесажалкой называется. Впервые у нас нынче такая будет.
Потом Мишкина мать попросила помочь, и мы остались. Я быстро научился сортировать, а вот Мишка, прежде чем положить картофелину в нужную кучу, долго взвешивал ее на ладони, будет ли в ней восемьдесят граммов.
Работали долго. Целый час. Потом услышали шум тракторов. Нам очень хотелось их встретить, но мы постеснялись уйти: неудобно будет, если назовут дезорганизаторами, как Изосима, или пропечатают в газете, как Тихона Петровича.
Сегодня ночью прилетели грачи. Они чинно расхаживают по проталинам, ковыряют оттаявшую землю белыми клювами. Дунайка разлилась вовсю, но лед еще не взломало. Да и снегу хватает: у сараев, в кустах, на поле, где осенью не был скошен подсолнечник.
Утром я зашел за Мишкой, и мы пошли в школу. На улице было шумно. Зозулиха пробирала шофера дядю Виктора за то, что не почистил кузов машины.
— У носа своего можешь не убирать, а я в такую машину не сяду, — кричала она. — Пусть другие едут и проверяют. Стыда не оберешься от дорофеевских.
Зозулиху накануне выбрали в делегацию по проверке соседней бригады. Наши должны дорофеевских обследовать, а дорофеевские — нас. Не беспокойтесь, у нас-то все готово к севу. Пусть приезжают. Если и не готовы две телеги, то их дорофеевские в жизнь не увидят. Изосим их спрятал так, что комар носа не подточит. Только вы не говорите Петру Васильевичу: Изосим это сделал тайно, когда бригадир уехал в правление.
Дядя Виктор ворчал и ругался, пока чистил машину. Наконец, все уселись. Мы тоже влезли в кузов, но нас хотели согнать.
— Пусть подъедут, — сказала Зозулиха. — До ручья им по пути.
Нам первый раз в жизни понравилась тогда Зозулиха, и я вечером сказал об этом маме. Она ничего не ответила, но посмотрела на меня так, как смотрит Павел Петрович, когда отлично выполнишь домашнее задание по арифметике.
ПОЛОВОДЬЕ
На задворках чуть покосившегося бревенчатого дома дюжий парень в кирзовых сапогах, промасленной телогрейке и серой фуражке с захватанным козырьком размахивал громадным кулаком перед лицом тщедушного подростка в танкошлеме.
— Где плуг? — кричал верзила. — Где, я тебя спрашиваю? Забыл? Вот поставлю зарубку меж ушей, чтобы помнил!.. Помощничек!
Паренек молча следил за мелькавшим кулаком и медленно отступал в дотаивающий серый сугроб.
— Чем думал, когда за рычаги садился? — наступал парень. — Эх, зря я доверился.
— Прости, Филя, — наконец тихо произнес подросток, прижатый к сугробу.
— Филька, значит, за тебя все будет делать?.. Раз-мазня, — продолжал Филька, но было видно, что гнев утихал. — Вот и всегда так: чуть выйдешь из строя, так черт знает что без тебя наколбасят.