— Или убей, или иди и умирай с голоду на улице вместе с твоим отпрыском.
Именно так и говорят: с твоим, — и забывают, что «отпрыски» в то же время и свои. Таково отношение к собственному потомству! Оно ничуть не лучше убийства слабых детей древними народами и даже хуже. Там было хотя кое-какое оправдание: суровые времена исключали возможность прокормления инвалидов. А тут! Где оно, это оправдание? Одинокий человек, часто зарабатывающий 5-10 и даже более тысяч рублей в год, говорит своей любовнице:
— Убей нашего ребенка! Он нам не нужен!
Кошка принесла шестерых котят, и хозяин говорит:
— Оставьте одного, а остальных пять утопите!
Человек с живой еще душой и против этого последнего возмущается, а детей, например, такое распоряжение приводит в ужас.
А на убийство значительной части поколения людей мы смотрим равнодушно, как будто это так и должно быть, как будто человек в утробе матери не такой же человек, как все прочие.
— Это только «плод».
Характерное словечко, выхваченное из научного лексикона приверженцами буржуазного комфорта. Если назвать просто человеком или младенцем, то придется говорить об убийстве человека, младенца. А это вызывает известные представления о слабом беспомощном существе, медленно, в страшных мучениях умирающем от действия «яда» в утробе матери. Картина не из приятных и может расстроить нервы нежным родителям, убивающим свое дитя, может испортить расположение духа, прогнать сон, аппетит. А это все такие вещи, которыми, собственно, и исчерпывается весь интерес к жизни сытого человека, без них он не понимает жизни и за них гнетет и давит все вокруг себя.
Другое дело — плод! Тут ничего страшного нет.
Плод — это груша, яблоко, персик, «картошка»; арбуз, дыня, слива! Лежит «картошка» в мешке и начинает гнить, ее берут и выбрасывают, чтобы от нее не загнили и другие.
Ничего трагического нет, самая обыкновенная вещь, так и должно быть. Из остальных «картошек» все же выйдет весьма вкусное пюре, которое можно съесть, запить старым вином и… поцеловаться с сожительницей, чтобы создать настроение, нужное для производства новых, подлежащих уничтожению «плодов». Недаром апологеты буржуазного величия постоянно твердят о том, что они представители ума и знаний. Умны, действительно, но и бессердечны до бесконечности.
Я извиняюсь пред читателем за это отступление и маленькое увлечение. В мои задачи не входит метать громы по чьему бы то ни было адресу, я хочу только представить на суд публики факты, и пусть кто-нибудь другой делает оценку этих фактов. От этого изложение делается сухим, может быть, малоинтересным, но зато таким образом мне, может быть, удастся избегнуть упреков в преувеличенной оценке фактов.
Надежда моя основывается на том, что я говорю по возможности только о фактах общеизвестных, в существовании которых едва ли есть возможность сомневаться.
Покончив на этом с вытравливанием и подкидыванием, мы обращаемся к третьему шагу, на который принуждена решиться «горничная», уволенная своим сожителем за беременность.
Этот третий шаг заключается в мировой сделке. Доведенная до крайней нужды и не видя никакого исхода, она приходит к своему бывшему сожителю и молит дать ей хоть что-нибудь:
— Не дайте хоть с голоду умереть!..
Ей сначала говорят (через новую «прислугу»), чтобы она пришла «завтра», а назавтра объявляют — дома нет, потом — занят… И так до тех пор, пока уже не остается никакого сомнения, что просительница не будет «заноситься» и с благодарностью и смиренно примет всякие условия. После этого ей выдается какой-нибудь пустяк и отбирается подписка приблизительно такого содержания:
«Я, такая-то, служила у такого-то и уволена им за сношения с посторонними мужчинами, отчего я и забеременела. За свою службу от такого то я все получила сполна и никаких претензий к нему не имею и иметь не буду».