— Для первого раза хоть одурманьте себя, — сказал он, — а то вы рискуете не быть в состоянии пробыть здесь до конца вечера.
Мелодичный серебряный звонок нарушил нашу беседу.
— Пойдемте! — сказал мой спутник. — Сейчас концертное отделение!
Мы вошли в огромный полутемный зал.
Густой, приторный запах сирени так и обдал нас, и в сиреневом сумраке трудно было различить что-либо.
За сценой послышались тихие аккорды арфы. Аккомпанировал рояль.
Я не знаток музыки, но и на меня пахнуло чем-то нежным, знойным, заволакивающим сознание, доводящим его до отупения, до страшной сверхчувственности.
Темп усиливался; но не веселье, не разгул чудился в тягучей повышавшейся мелодии: липкую тину пряного чувства, восточное, острое, непонятное возбуждение навевала эта новая для меня музыка.
Резкий аккорд прервал очарование.
Взвился занавес, и волны мягкого красного света хлынули в зал с волшебно убранной живыми цветами эстрады.
На сцену выпорхнули две танцовщицы в совершенном почти дезабилье.
Начался танец.
Гибкие, изящные телодвижения, томная грация и дурманящая прелесть страстных порывов вдруг бесстыдно нарушились неприкровенным цинизмом, грязной пошлостью, отвратительным до тошноты жестом.
Танцовщицы изогнулись в диком кричащем изгибе, и вдруг из-за сцены с легкостью серн выскочили четверо мальчиков, — весенние, красивые, стройные, — совершенно обнаженные.
И как ни красиво гармоничное сочетание молодых, изящных, свежих фигур, — чем-то тайно гнусным, бесстыдно отвратительным повеяло от этого восточного сладострастного танца, возбуждавшего истерические вскрикивания в объятом сумраком зале.
Но танцы окончились.
На сцену вышла костлявая изможденная фигура юноши. Он был совершенно гол.
— Лектор эстетики, — шепнул мне мой спутник.
Отвратительная фигура сухопарого юноши бесстыдно стала на краю сцены.
Я отвернулся. Слишком циничен был вид молодого профессора.
Длинно, скучно и отвратительно повествовал лектор об аномалиях своего противного тела, явившихся следствием неестественных половых желаний; кружилась голова и подступало что-то к горлу от цинично откровенной речи бесстыдного юноши.
Наконец он окончил.
На сцене появился «небезызвестный беллетрист-поэт».
Трудно передать всю ту массу пошлости, цинизма и карамазовщины, которую рекомендовал поэт, как новый путь в литературе, искусстве и в чувствованиях современного человека.
Нет! Лучше обойти эту проповедь!
Концертное отделение было закончено.
— Ваша программа закончена, — обратился ко мне мой спутник. — Гостям нельзя долее оставаться здесь. Но если вы хотите увидеть дальнейшее, я попрошу об этом председательницу общества и хозяйку дома баронессу Ш…
Я махнул рукой. Цинизм атмосферы до такой степени обдал меня со всех сторон, что я чувствовал себя навеки погрязшим в липкой массе скверны.
— До конца, так до конца! — сказал я.
Спутник мой вернулся от председательницы.
— Позволила. Пойдемте в мой кабинет, — сказал он, обращаясь ко мне и к сидевшей рядом с ним красивой женщине южного типа.
Я не помню, что произошло. Несомненно, на меня опьяняюще подействовал не столько выпитый ликер, сколько все виденное.
Но в кабинете моего спутника я помню такую картину.
В купальном костюме полулежит в кресле мой знакомый. У него на коленях в самом откровенном виде сидит приглашенная им женщина. А против нее сладострастно улыбается эротическая старческая физиономия.
Из чувства элементарного стыда я лишен возможности полнее описать эту сцену. Достаточно того, что главным действующим лицом являлся старичок — vis-a-vis.
У меня закружилась голова от отвращения.
Я выскочил из кабинета моего знакомого в библиотеку.
Грязное до тошноты отвратительное ощущение объяло меня от головы до ног. Противно было прикосновение собственной своей руки…
И вдруг… открылась дверь, и в библиотеку выскочил голый измятый мальчик. Истерзанный вид его, помутневшие глаза, дрожащие руки и вся пошатывающаяся, измученная фигура слишком ясно говорили, в чьей власти он был…
Я собрал последние силы и вышел из этого гнусного омута разврата.
Отцы, матери, учителя и воспитатели, берегитесь! В программу общества включено: начать с осени пропаганду эротических идей среди учащихся обоего пола.
(«Стол. Утро», № 45 — 1907 г.).
Заключение
По поводу этого описания «порнографического клуба» нам остается сказать только несколько слов, которые вместе послужат заключительными словами для всей нашей работы. Порнографический клуб, а вернее, просто притон противоестественного разврата, является венцом тех отношений людей, на которых держится капиталистический строй. Постепенно в своем развитии этот строй одних порабощал и обессиливал, а других возводил по лестнице могущества и власти, поставив, наконец, их в такое положение, что и само порабощение не требует от них никаких усилий. У них, таким образом, все есть и все дается без труда, не исключая и власти.