[91]
вающаяся ни на какой данности; в тот самый момент, когда становящийся человек разрушилсвойственные всей предшествующей ему животной жизни методыприспособления к окружающей среде и избрал противоположныйпуть — путь приспособления открытого«мира» к себе и своейставшей органически стабильнойжизни; в тот самый момент, когда человек поставил себя внеприроды, чтобы сделать ее предметомсвоего господства и нового — художественного и знакового — принципа,— именно в этот самый момент человек должен былкак-то укоренить свой центр вне и по ту сторону мира .Он уже больше не мог осознавать себя простым «членом» или простой «частью» мира, над которым он столь смело себя поставил!
После этого открытия контингенциимира и — как удивительного случая — ядра своего бытия, ставшего теперь эксцентричныммиру, у человека было две возможности поведения. Во-первых, он мог удивиться 39 этому и привести в движение свой познающий дух,чтобы постигать абсолютное и входить в него — это исток всякой метафизики.Лишь очень поздно выступила она в истории и только у немногих народов. Но человек, из неодолимого порывак спасению не только единичного своего бытия, но прежде всего всей своей группы, на основе и при помощи колоссального избытка фантазии,заложенного в нем изначально в противоположность животному, мог населять эту сферу бытия любыми образами, чтобы спасаться подих властьюпосредством культа и ритуала, чтобы иметь «за собой» какую-то защиту и помощь,ибо в основном акте своего отчуждения от природы и опредмечивания природы—и в одновременном становлении его самобытия и самосознания — он, казалось, погружался в чистое Ничто.Преодоление этого нигилизма в форме такого спасения, оплота и есть то, что мы называем «религией». Первоначальноона является групповой и «народной» религией и лишь позднее, вместе с возникновением государства, становиться «религией, имеющей личного основателя» (Stifterreligion) . И сколь несомненно, что мир дан нам сначала как сопротивлениенашему практическомутут-бытию в жизни, прежде чем он дан как предметпознания, столь же несомненно, что всякому ориентированному преимущественно на истинупознанию или попыткам такого познания типа «метафизики»исторически должны были предшествовать такие образы мышления и представления об этой вновь открытой .сфере, которые дают человеку силу
[92]
утвердитьсяв мире; такую помощь первоначально оказывал человечеству миф,а позднее — выделившаяся из него религия.
Возьмем теперь несколько главных типов идей об отношении к высшему основанию вещей, которые человек создавал и помещал между собой и высшим основанием, и ограничимся при этом лишь ступенью европейско-мало-азийского монотеизма.Тут мы находим такие представления, как то, что человек заключил «союз» с Богом, после того как Бог избрал народ определенного рода быть его народом (древний иудаизм.). Или: человек, в зависимости от социальной структуры общества,есть «раб Божий», унижено простирающийся перед Богом, ища подвигнутьего просьбами и угрозами или магическими средствами. В более высокой форме он оказывается «верным слугой» верховного суверенного «господина». Высшее и чистейшее представление, которое возможно в границах монотеизма, доходит до идеи сыновствавсех людей по отношению к Богу-отцу, через посредство единосущного «сына», который возвестил людям Бога в его внутренней сущности и сам, с божественным авторитетом, предписывает им определенные верования и заповеди.
Всеидеи такого рода мы должны отклонитьдля нашегофилософского рассмотрения этого отношения — уже потому, что мы отвергаем теистическую предпосылку — «духовного, всемогущего в своей духовности личного бога». Для нас основное отношение человека к мировой основесостоит в том, что эта основа непосредственно постигаети осуществляетсебя в самом человеке, который как таковой и в качестве духовного, и в качестве живого существа есть всякий раз лишь частичный центр духа и порыва«через себя сущего». Это старая мысль Спинозы, Гегеля и многих других: первосущее постигает себя самого в человеке, в том же самом акте,в котором человек видит себя укорененным в нем.Мы лишь должны преобразовать эту до сих пор слишком односторонне интеллектуали-стскипредставленную мысль в том направлении, что это знаниесебя укорененныместь лишь следствие активноговключения центра нашего бытия в идеальные требованияDeitas и попытки выполнить эти требования, а в процессе этого выполнения — сопроизвести становящегосяиз пра-основы «бога» в качестве возрастающего взаимопроникновения порыва и духа.Таким образом, местоэтого самоосуществления, этого,
[93]
как бы, самообожения, которого ищетчерез себя сущее бытие и ради становления которого оно примирилось с миром как «историей»,— и есть именно человек, человеческая самость и человеческое сердце. Это единственное место становпеннябога, которое доступно нам, и истинная частьсамого этого трансцендентного процесса. Ибо хотя всевещи, в смысле непрерывного творения, каждую секунду порождаютсячерез себя сущим бытием, а именно, функциональным единствомансамбля порываи духа.то все же лишь в человеке и его самости оба (доступные нашемупознанию) атрибута Ens per se *вживе соотнесены друг с другом. Человек есть место встречи..В нем Логос, «согласно» которому устроен мир, становится актом, в котором можно соучаствовать. Таким образом, согласно нашему воззрению, становление бога и становление человека с самого начала взаимно предполагают друг друга.Насколько мало человек может достичь своего определения, не зная себя членом обоих этих атрибутов высшего бытия, а это бытие — обитающим в нем самом, настолько же мало Ens а se * *может достичь своегоопределения безсодействия человека. Дух и порыв — эти два атрибута бытия (если отвлечься от их только становящегосявзаимопроникновения — как цели) — в себе тоже не окончательны: они возрастаютв себе самих в этих своих манифестациях в историичеловеческого духа и в эволюции жизни мира.
Мне скажут, и мне действительно говорили, что человек не может вынести неокончательного бога, становящегося бога! Мой ответ в том, что метафизика — не страховое общество для слабых, нуждающихся в поддержке людей. Она уже предполагает в человеке мощный, высокий настрой.Поэтому вполне понятно, что человек лишь в ходесвоего развития и растущего самопознания приходит к этому сознаниюсвоего соратничества, соучастияв появлении «божества». Потребность в спасении и оплотево внечеловеческом и внемировом всемогуществе,отождествляющемся с добротой и мудростью, слишком велика, чтобы во времена незрелости не Сокрушить всеразумные и осмысленные барьеры. Но мы ставим на место этого полудетского, полуотрешенного отношения человека к божеству, как оно дано в объективирующих и потому ук-
[94]
лоняющихсяотношениях созерцания, поклонения, молитвы,— элементарный акт личной самоотдачи(Einsatz) человекабожеству, самоидентификациюс направленностью его духовных актов в любом смысле. Последнее «действительное» бытие через себя сущего как раз неможет быть предметом,—так же как и бытие другого лица. Можно стать причастным его жизнии духовной актуальности лишьчерез со-осуществление,лишь через акт самоотдачии деятельное, отождествление.Для поддержки человека и как простое дополнение его слабостей и потребностей, которые все время пытаются опредметитьабсолютное бытие, оно несуществует. Пожалуй, есть «поддержка» и для нас — это опора на совокупныйтруд по осуществлению ценностей предшествующейистории, насколько он уже содействовал становлению «божества» «богом». Не следует только никогдаискать в конечном счете теоретических достоверностей, которые предшествовалибы этой самоотдаче.Лишь в личной самоотдаче открываетсявозможность также и «знать» о бытии через себя сущего.