Говоря о докторѣ Притцелѣ, я забылъ разсказать, что опредѣленіе годности нашихъ плѣнныхъ къ работѣ носило у него характеръ сплошного истязанія. Былъ случай, что у плѣннаго послѣ нарыва на пальцѣ получилось рубцевое сведеніе; несмотря на это, Притцель разгибалъ несчастному палецъ до тѣхъ поръ, пока не лопнулъ рубецъ, кровь хлынула и больной упалъ отъ боли въ обморокъ. Когда плѣнные узнавали, что предстоитъ осмотръ этимъ врачемъ, то всѣ старались записаться на работу, не желая попасть въ руки истязателя. Въ 3–4 мѣсяца разъ пріѣзжалъ какой-то профессоръ для осмотра солдатъ. Во время этихъ осмотровъ мы изображали изъ себя только декорацію, ибо больныхъ профессоръ не признавалъ.
Отсюда я былъ высланъ въ Штральзундъ и въ маѣ мѣсяцѣ сего года вернулся въ Россію».
Докторъ Ивановъ, Борисъ Михайловичъ, 5-го Туркестанскаго полка, Петроградъ, Симбирская 47, — далъ мнѣ слѣдующій изложенный письменно разсказъ:
«Попалъ я въ плѣнъ подъ Сохачевымъ 16-го ноября 1914 года. Нѣмецкіе солдаты встрѣтили насъ удовлетворительно, такъ какъ на перевязочномъ пунктѣ у насъ лежали раненые нѣмцы, и одинъ изъ нихъ вышелъ навстрѣчу приближающейся цѣпи и сказалъ, чтобы насъ не обижали, такъ какъ мы хорошо относились къ нимъ. Насъ отвели верстъ за 15 въ тылъ и помѣстили въ комнату вмѣстѣ съ нѣмецкими телефонистами, причемъ намъ заявили, что если кто-нибудь изъ насъ попытается бѣжать, то убьютъ всѣхъ троихъ. Телефонисты угостили насъ кофемъ, но хлѣба не дали. На другой день насъ повели въ Кутно. Конечно, всѣ вещи наши пропали. Шли мы отъ 8 часовъ утра до 9 часовъ вечера, въ дорогѣ насъ не кормили, и намъ удалось купить только два стакана молока и немного хлѣба. Это все, что мы ѣли за цѣлый день. Въ Кутно насъ отвели въ комендатуру и послѣ допроса помѣстили въ подвижной полевой № 321 госпиталь, который былъ оставленъ по приказу здѣсь съ ранеными. Тутъ мы встрѣтили четырехъ нашихъ врачей и двухъ сестеръ, Генріетту Кларенталь и Луизу — обѣ нѣмки изъ Риги. Изъ врачей тамъ были доктора: Медвѣдевъ, Зикъ, Липмановичъ, Асфендіаровъ, Пшеничный и я. Насъ оставили работать въ этомъ госпиталѣ. Тамъ было до 300 раненыхъ, которые лежали на полу на грязной соломѣ. Перевязочнаго матеріала не было, и больные буквально плавали въ гною. Жители принимали большое участіе въ положеніи плѣнныхъ. Они рвали простыни, полотенца и вообще бѣлье, приготовляя изъ него бинты для повязокъ. Они же перемывали руками старые бинты. Нѣмцы намъ ничего не давали, на наши просьбы они заявляли, что городъ долженъ содержать раненыхъ, а въ городѣ ничего не было, ибо все было ограблено нѣмцами же. Такъ какъ въ городѣ мыла почти не было, то бинты мылись просто водой, поэтому они были грязны и очень часто съ паразитами, которыхъ вообще въ лагерѣ были милліарды. Лазаретъ стоялъ вблизи дороги, по которой проводились вновь поступающія партіи плѣнныхъ, и мы стали у нихъ отбирать индивидуальные пакеты; нѣмцы узнали объ этомъ, запретили намъ отбирать эти пакеты, и выставили свой караулъ, который занялся собираніемъ бинтовъ у новыхъ плѣнныхъ партій. Почти рядомъ съ нами была уѣздная больница, прекрасно оборудованная, и, такъ какъ у насъ не было хирурга, то мы тайкомъ носили туда раненыхъ, требующихъ операціи. Врачъ этой больницы, кажется, докторъ Домбровскій, былъ прекрасный, сердечный человѣкъ, онъ помогалъ намъ, чѣмъ могъ. Нѣмцы узнали объ этомъ, арестовали его и куда-то выслали. Инструменты и весь матеріалъ въ его больницѣ забрали и помѣстили тамъ своихъ инфекціонныхъ больныхъ солдатъ. Жители отдавали больнымъ и раненымъ послѣднее, что имѣли. Они ихъ кормили, поили, обшивали, ухаживали. Благодаря такому внимательному отношенію съ ихъ стороны больные питались у насъ такъ, какъ я не видѣлъ послѣ, чтобы они питались въ какомъ-нибудь нѣмецкомъ лазаретѣ. За два мѣсяца моей работы въ Кутно въ общемъ прошло черезъ нашъ лазаретъ не менѣе 1500 раненыхъ. Мы работали много и охотно. Вдругъ, въ одинъ прекрасный день меня вызвалъ нѣмецъ шефъ и заявилъ, что я и нѣкоторые мои товарищи, какъ отказавшіеся отъ работы въ лазаретѣ, арестовываемся и высылаемся изъ этого лагеря. На мои разспросы, откуда у него могла появиться такая дикая мысль, въ то время, какъ онъ самъ прекрасно видѣлъ, что мы работали и работаемъ, онъ заявилъ мнѣ, что онъ получилъ отъ одного лица опредѣленное на этотъ счетъ заявленіе, что намъ дается часъ на сборы, послѣ чего мы должны будемъ уѣхать. Я ушелъ въ лазаретъ, туда пришли часовые съ ружьями, арестовали доктора Яковлева, Пшеничнаго, Дангулова и меня. Аресту подлежалъ и докторъ Липманъ, но его не взяли, такъ какъ у него за нѣсколько дней передъ этимъ открылось кровохарканіе. Насъ привели въ комендатуру и продержали на дворѣ, на морозѣ и вѣтрѣ (это было 22-го декабря) 8 часовъ и вмѣстѣ со многими ранеными солдатами подъ конвоемъ, но какъ преступниковъ, въ отдѣльной группѣ, повели на вокзалъ, Жители, узнавъ о нашемъ арестѣ и высылкѣ, устроили намъ теплые проводы и надавали намъ провизіи на дорогу. Насъ заперли въ вагонъ 3-го класса и куда-то повезли. Рядомъ съ нами находился нѣмецкій караулъ, и на одной изъ станцій часовой зашелъ къ намъ въ купэ и сказалъ намъ, что двое русскихъ «свиней» уже издохло. По пути къ намъ присоединили еще трехъ русскихъ офицеровъ и мы вмѣстѣ пріѣхали въ Штральзундъ. На вокзалѣ насъ встрѣтили нѣмецкія сестры, за которыми стояли санитары съ кофеемъ и бутербродами на подносахъ, они направились прямо къ намъ, прошли черезъ нашу группу и стали при насъ раздавать ѣду конвою, «солдатамъ съ фронта», а мы должны были стоять и смотрѣть, какъ они ѣли, причемъ, проходя мимо насъ, сестры говорили: «русскимъ свиньямъ этого не полагается». Когда мы проходили черезъ городъ до парома, жители самыхъ различныхъ классовъ, въ томъ числѣ женщины и дѣти, ругали насъ площадными словами, несмотря на наши повязки съ краснымъ крестомъ, кидали въ насъ снѣгомъ, кусками льда и камнями. Сопровождавшій конвой смѣялся. Насъ привезли паромомъ на островъ Дэнгольмъ и помѣстили въ карантинъ. Вскорѣ туда явился комендантъ и заявилъ, что мы должны снять съ себя повязки Краснаго Креста и лишаемся покровительства Женевской конференціи. Мы выразили ему свое удивленіе и сказали, что ни активнаго, ни пассивнаго сопротивленія властямъ не оказывали. Тогда онъ, улыбнувшись, замѣтилъ: «за активное васъ просто разстрѣляли бы». Черезъ нѣсколько дней пришелъ переводчикъ и потребовалъ, чтобы мы дали письменное объясненіе по возведенному на насъ обвиненію. Мы потребовали обвинительный актъ, безъ котораго, понятно, мы не могли дать никакого объясненія, и для этой цѣли насъ отвелъ въ комендатуру. Тамъ мы увидѣли бумагу, изъ которой и узнали какъ доносчиковъ, возведшихъ на насъ это ложное обвиненіе, такъ и сущность самаго обвиненія. Мы дали пространное письменное объясненіе. Черезъ нѣсколько дней въ карантинъ опять явился комендантъ и заявилъ намъ, что мы можемъ опять надѣть на себя кресты, что суду мы не будемъ преданы, но что насъ пошлютъ въ лагерь, гдѣ работа будетъ не совсѣмъ пріятна, такъ какъ тамъ свирѣпствуютъ холерная и сыпно-тифозная эпидеміи. На сборы намъ былъ данъ одинъ часъ;