«Въ лагерѣ Гольдапъ изъ лазарета насъ не пускали къ солдатамъ въ лагерь. Оттуда только приводили къ намъ на осмотръ больныхъ, а равно къ намъ поступали и больные съ различныхъ работъ. Между прочимъ, нашихъ плѣнныхъ нѣмцы употребляютъ для такихъ работъ, которыя являются опасными для жизни. Къ намъ, напримѣръ, была прислана партія солдатъ, человѣкъ въ 10–12, на обязанности которыхъ было зарывать издохшихъ отъ сапа лошадей. Они работали тамъ безъ всякихъ предосторожностей: ни перчатокъ, ни масокъ у нихъ не было, наоборотъ, на ногахъ у нихъ были рваные опорки, всѣ руки ихъ были покрыты ссадинами. Въ другой разъ намъ было доставлено нѣсколько раненыхъ русскихъ нижнихъ чиновъ, которые до нашего прибытія лежали въ гор. Гольдапѣ въ резервномъ нѣмецкомъ лазаретѣ. Повязки ихъ имѣли ужасный видъ; онѣ были сплошь покрыты гноемъ и, очевидно, не мѣнялись цѣлыми недѣлями. Раны были очень запущены. Въ нашемъ лазаретѣ отъ раненыхъ и больныхъ требовалось, чтобы тѣ изъ нихъ, которые могли стоять на ногахъ, при входѣ въ лазаретъ какого-нибудь нѣмецкаго врача или вообще начальства, должны были вскакивать съ кровати и стоять у ножного конца послѣдней, вытянувшись въ струнку, хотя бы даже въ одной рубахѣ. Тѣ же, которые вставать не могли, должны были вытягиваться подъ одѣяломъ, держа руки по швамъ, а глазами смотрѣть «на начальство». Нѣмецкіе санитары обучали раненыхъ этому, и передъ пріѣздомъ начальства цѣлые дни продѣлывали репетиціи. 5-го сентября 1915 года, когда лазаретъ въ Гольдапѣ упразднили, я былъ отправленъ въ офицерскій лагерь Штральзундъ-Дэнгольмъ. Въ дорогѣ я ѣхалъ въ отдѣльномъ купэ подъ конвоемъ часового съ винтовкой и штыкомъ. На станціяхъ меня не пускали въ залъ, только на одной, во время пересадки, часовой завелъ меня въ III классъ, такъ какъ я хотѣлъ пообѣдать, но туда зашелъ какой-то унтеръ-офицеръ или фельдфебель-лейтенантъ и выгналъ меня оттуда. За всю дорогу была масса пересадокъ, во время которыхъ мнѣ обыкновенно приходилось или сидѣть въ грязныхъ комнатахъ при караульномъ постѣ, вмѣстѣ съ нѣмецкими солдатами, или же стоять на перронѣ, гдѣ вокругъ меня тотчасъ же собиралась толпа народа, смотрѣвшая на меня, какъ на дикаго звѣря. Когда въ 1915 году насъ преслѣдовалъ цѣлый рядъ неудачъ: паденіе Варшавы, крѣпостей и занятіе всего царства Польскаго, въ Гольдапѣ каждый разъ устраивались патріотическія манифестаціи. Въ этихъ манифестаціяхъ участвовали сотни дѣтей школьнаго возраста подъ руководствомъ учителей. Эти дѣти во главѣ съ учителями ходили по городу съ флагами или фонариками. Они каждый разъ направлялись къ нашему лагерю, останавливались противъ лазарета № 1, подъ самымъ его проволочнымъ заборомъ, впередъ выступали учителя и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ подъ ихъ управленіемъ дѣти пѣли свои патріотическія побѣдныя пѣсни, кричали «ура» и затѣмъ уходили. Какъ разъ въ этомъ лазаретѣ лежали тяжело раненые, которые попали сюда, какъ жертвы своего долга передъ родиной.
«Офицерскій лагерь Штральзундъ славится своимъ необыкновенно грубымъ комендантомъ, майоромъ фонъ-Буссе, и тѣмъ тюремнымъ режимомъ, который установленъ имъ. Такъ какъ вамъ хорошо извѣстна жизнь лагеря, то я укажу вамъ только нѣсколько примѣровъ изъ этой жизни, которые касаются того времени, когда васъ еще не было въ этомъ лагерѣ. Все время врачи содержались тамъ на томъ же положеніи, что и плѣнные офицеры. Когда въ сентябрѣ мѣсяцѣ 1915 года пріѣзжала къ намъ въ лагерь русская сестра милосердія Казембекъ, врачи, находившіеся тамъ, сдѣлали ей, между прочимъ, заявленіе, что прививки тифа, оспы и холеры производятся лагернымъ нѣмецкимъ врачомъ очень грязно, и просили ея содѣйствія, чтобы эти прививки было имъ разрѣшено сдѣлать другъ другу. Послѣ ея отъѣзда, спустя нѣсколько дней, комендантъ лагеря вызвалъ на плацъ къ казармѣ № 6 всѣхъ русскихъ врачей, находившихся тогда въ лагерѣ (всего человѣкъ 50) и форменно накричалъ на нихъ, обвиняя ихъ въ оскорбленіи германскихъ врачей, причемъ на будущее время обѣщалъ предавать ихъ суду, но уже за оскорбленіе Германіи. Въ концѣ 1915 года опять собирали врачей, но уже по другому поводу. Ихъ убѣждали ѣхать на службу въ занятую нѣмцами Польшу, обѣщая, что такіе врачи будутъ тамъ пользоваться полной свободой. Врачи отказались. Тогда нѣкоторые изъ нихъ были посланы туда принудительно. Уже при васъ весной 1917 года по просьбѣ плѣнныхъ русскихъ офицеровъ доктора Игнатьевъ, Кухтевичъ, Яблонскій и я вычислили калорійную питательность офицерскаго лагернаго стола, которая въ результатѣ при максимальныхъ цифрахъ дала всего — 1138 калорій въ сутки. На основаніи этого старшимъ по лагерю изъ плѣнныхъ офицеровъ, генераломъ Усачевымъ, старшимъ изъ англичанъ и старшимъ изъ румынъ было подано въ военное министерство черезъ коменданта лагеря соотвѣтствующее заявленіе. Комендантъ узнавъ, кто изъ врачей вычислялъ калоріи, вызвалъ насъ на утренней повѣркѣ, приказалъ арестовать насъ по отдѣльнымъ комнатамъ, такъ что мы были заперты въ нихъ, а снаружи у двери стояли часовые съ ружьями, и было произведено формальное дознаніе, какъ будто мы какіе-то преступники, совершившіе, по меньшей мѣрѣ, уголовное преступленіе. Арестованными мы пробыли нѣсколько часовъ. Получая много времени спустя, на почтѣ посылку, я былъ возмущенъ тѣмъ варварскимъ способомъ вскрыванія этой посылки, какой практикуется въ послѣднее время у нѣмцевъ. Объ этомъ, очевидно, было доложено коменданту, который на слѣдующій день вызвалъ меня, сдѣлалъ мнѣ выговоръ и угрожалъ арестомъ. При этомъ онъ не забылъ мнѣ напомнить, что я участвовалъ въ комиссіи, вычислявшей калоріи».