Веллер Михаил
Положение в гроб
Михаил Веллер
ПОЛОЖЕНИЕ ВО ГРОБ
Усоп.
Тоже торжество, но непричтное. Тягостное. Дело житейское: все там будем, чего там.
Водоватов скончался достойно и подобающе. Как член секретариата, отмаялся он в больнице Четвертого управления, одиночная палата, спецкомфорт с телевизором, индивидуальный пост, посменное бдение коллег, избывавших регламент у постели и оповещавщих других коллег о состоянии. Что ж - состояние. Семьдесят четыре года, стенокардия, второй инфаркт; под чертой - четырехтомное собрание "Избранного" в "Советском писателе", двухтомник в "Худлите", два ордена и медали, членство в редколлегиях и комиссиях, загранпоездки; благословленные в литературу бывшие молодые, дети, внуки; Харон подогнал не ветхую рейсовую лодку, а лаковую гондолу - приличествующее отбытие с конечной станции вполне состоявшейся жизни.
Газеты почтили некрологами: Литфонд выписал причитающиеся двести рублей похоронных; и гроб, в лентах и венках, выставили для прощания в Белом зале писательской организации.
К двенадцати присутствовали: от правления, от секции прозы, от профкома, месткома и парткома, от бюро пропаганды и Совета ветеранов: посасывали валидольчик отдышливые сверстники, уверенно разместились по рангам и чинам сановные и маститые; подперли стенку перспективные из клуба молодого литератора, привлекаемые в качестве носителей гроба (лестница). Родня блюла траур близ изголовья бесприметно и обособленно.
Минуты твердели и падали; в четверть первого выступил вперед и встал в головах второй (рабочий так называемый) секретарь союза, Темин, с листком в руке. Склонением головы обозначив скорбь, он выдержал паузу, давая настояться тишине, явить себя чувству, и проффесионально открыл панихиду:
- Товарищи! Сегодня мы прощаемся с нашим другом, коллегой, провожаем в последний путь замечательного человека, большого писателя и настоящего коммуниста Семена Никитовича Водоватова. Всю свою жизнь, все силы, весь свой огромный талан и щедрую душу Семен Никитович без остатка отдал нашей Родине, нашему народу, нашей советской литературе.
Семен Никитович родился.. ("Совсем молоденьким парнишкой переступил он порог редакции" - взглядом сказал один маститый другому. - "Я хочу чтоб к штыку приравняли перо", - ответил взгляд) ... В сорок девятом Семен Никитович выпустил свой первый роман - "Стальной заслон" тепло отмеченный всесоюзной критикой, и был принят в ряды Союза писателей СССР.
И еще пять минут (две страницы) освещал Темин творческий путь покойного, завершив усилением голоса на вечной памяти в сердцах и высоком месте в литературе.
Следом поперхал, оперся тверже о палочку Трощенко, и в мемуарных тонах рассказал, каким добрым и интересным человеком был его друг Сема Водоватов и как много и упорно работал он над своими произведениями. И такое возникло ощущение, что Трощенко словно прощается ненадолго с ушедшим, словно извиняется перед ним, что из них двоих не он первый, и слушали его с сочувствием, отмечая и ненарочитую слезу, и одновременно инстинктивное удовлетворение, что он переживает похороны друга, а не наоборот.
Некрасивая, условномолодая поэтесса Шонина, вцепилась коготками в спинку ампирного стула и продекламировала специально сочиненные к случаю, посвященные усопшему стихи: стихи тоже были некрасивые, какие-то условномолодые, со слишком уж искренним и уместным надрывом, но все знали, что Водоватов ей протежировал, звонил в журналы, даже одалживал деньги - из меценатства, без оформленной стариковско-мужской корысти, и это тоже производило умиротворяющее, приличествующее впечатление.
И долго еще проповедовали о человечности и таланте Водоватова, о трудной, непростой и счастливой его жизни, о замечяательных книгах, несвершенных замыслах и признании народом и государством его заслуг.
Церемония двигалась по первому разряду. Как причитали некогда кладбищенские нищие, "дай Бог нам с вами такие похороны".
Полтораста человек надышали в зале, совея от элегических мыслей о смерти и вечности, от сознания, что достойно отдают человеческий и гражданский долг покойному, выискивая и лелея печально-светлые чувства в извитых душах деловых горожан: время панихида рассчитали грамотно, чтоб не успели перетомиться скукой, но как вечно ведется, речи затянулись, прибавлялось ораторов сверх ожидания, намекалось на сведение старых литературных счетов - перетекало в разновидность обычного и беспредметного собрания; по шестеро натягива на рукава черные повязки, в шестую уже смену менялись в почетный караул у гроба, в задних рядах поглядывали украдкоц на часы, и все соображали, когда вернутся с кладбища и не сорвутся ли вечерние планы...
Уже вытирали пот и завидовали тем, кто толпился перед входом на лестничной площадке, не поместившись в зале, и там теперь имели возможность курить и тихо переговариваться.
И уже поднимался снизу водитель одного из автобусов и со спокойной грубоватостью человека рабочего и проффесионала спрашивал у распорядителя похорон очеркиста Смельгинского, когда же наконец поедут, и уже председатель комиссии пышноусый научнопопуляризатор Завидович кивнул коротко Темену и собрался показать рукой, чтоб разбирали нести венки, а молодым литераторам поднимать гроб, когда из настроенной к шевелению толпы выделились двое и подступили к Завидовичу с интимной деловитостью посвященных.
Тот, что помоложе, в официальном костюме и с официальным лицом, отрекомендовался нотариусом и известил вполголоса, что имеет место завещание покойного и воля его - огласить в конце панихиды письмо-прощание Водоватова к коллегам. В доказательство чего открыл номерные замки дипломата и предъявил заверенное завещание.