— Так батюшке ж вашему, — удивилась Маруся. — Полозов Захар Андреевич уже как час изволили прибыть. Чаёвничают с Демьяном Остаповичем в гостиной.
Интересоваться у девушки, какого рожна у них в доме делает этот человек, который по недоразумению считался его родителем, Петя, понятное дело не стал. Не ей эти вопросы нужно было адресовать.
— Доброе утро, Демьян Остапович, — Пётр вежливо поприветствовал хозяина дома, полностью игнорируя расположившегося напротив дяди мужчину. — Мария доложила, что вы меня уже второй раз спрашиваете. Что-то срочное случилось?
— Пётр, — Демьян Остапович резво поднялся с кресла, шагнув навстречу Пете. — Ну иди я тебя обниму, дорогой! — радостно взревев, он расставив громадные ручищи. — Именинник!
Напустив невозмутимый вид, Пётр позволил себя сграбастать в медвежьи объятия, моля, чтобы не пришлось звать лекаря после эдакого проявления искренней радости. Оказаться на больничной кушетке со сломанным позвоночником — явно не лучший подарок на шестнадцатилетие. А Державин мог. Дури в нём хватало.
— Дядюшка, если вы вознамерились меня задушить, смею заверить, что вы на правильном пути, — просипел Пётр, старательно выговаривая слова, несмотря на подступивший к горлу комок. Глаза почему-то защипало. Ситуацию спас естественный жест, которым юноша помассировал переносицу, словно натёртую длительным ношением пенсне.
Вот только пенсне Петя не носил.
— Орёл! — громыхнул гордый голос Демьяна Остаповича. — Настоящий Полозов. Петя, прими мои искренние поздравления!
— Благодарю вас, — выверенный поклон был давно отработан, но в этот раз, почему-то оказался постыдно смазан.
Очень возможно потому, что кланялся Пётр исключительно Демьяну Остаповичу, стараясь, чтобы даже тень не дёрнулась в сторону спокойно сидящего в кресле отца.
Не достоин он его поклона. И никогда не будет достоин.
— Я наслышан, что этот день у тебя был распланирован по собственному усмотрению, — понимающе подмигнул дядюшка. — Но, мы бы попросили тебя задержаться. Есть разговор.
— Демьян Оста…
— Пётр, я бы попросил, — исправился дядя, поняв ошибку. — Я… тебя очень прошу… — тихо добавил он. — Всего полчаса. Ну?
— Как будет угодно, — вздохнул парень, взглянув на единственное свободное кресло, которое, вот незадача, стояло ближе к его отцу, нежели к дяде.
Ещё это проклятый холод в груди, который начал пульсировать, грозя вырваться на свободу в присутствии одарённых. Видя, что мужчины не насторожились, парень расслабился. Не почувствовали сейчас, значит и не почувствуют вообще.
Секунду поколебавшись, Петя твёрдым шагом направился к предмету мебели, решив, что двигать кресло он не станет, чтобы не доставлять этому столичному хлыщу повода для острот.
Он же не барышня из пансионата девиц благородного сословия, так что и вести должен себя соответственно. И если было угодно именно так расставить мебель, то — пусть.
Пётр понимал, что Демьян Остапович не терял надежды помирить его с отцом и попыток своих не оставит никогда. Дядюшку он безмерно уважал. Ровно настолько, насколько с презрением относился к собственному родителю, убеждая себя в глубине души, что им движет не обида на отца, которой Захар Андреевич также не достоин, а именно презрение.
Бесконечное презрение к человеку, который предал собственного сына, отправив его из столицы в этот глухой забытый угол. Словно выбросил на помойку.
И всё бы ничего, но на долгие десять лет он вообще забыл о существовании Петра, а сейчас вот явился, как ни в чём не бывало, и преспокойно гоняет чаи с дядюшкой. Поразительная наглость.
«Спокойно, Пётр! Не позорь дядю, позволяя чужим людям упрекнуть Демьяна Остаповича в том, что тебе не было дано соответствующее воспитание. Ты за всё сможешь выставить счёт, когда придёт твоё время. А пока, держи себя в руках».
Аккуратно приподняв полы сюртука, Пётр уселся в мягкое кресло, стараясь, чтобы между спиной и спинкой кресла оставалось чётко выверенное расстояние.
— Маруська! — гаркнул дядюшка. — Сколько можно там возиться? Где третий прибор? Или ты думаешь, что Пётр не голоден?
Равнодушный немигающий взгляд отца парень выдержал не то, чтобы спокойно, но глаза не отвёл до последнего. После того, как Захар Андреевич моргнул, Петя счёл, что это маленькая, но — победа, не заметив снисходительно опущенных уголков губ родителя.