От своих жаров и лихорадок он приходил в себя медленно. Когда окреп довольно, стал как-то примеряться к хозяйству — правда, похоже, ни малейшего понятия не имел, на чем дом держится. Одна створка в кухонном окне, например, из паза вышла, и когда на восток с океана дул ветер, вся кухня пахла солью и гудела колоколом. Отец Моры этого не слышал, потому и не чинил. А Мора показала молодому человеку, как выправить, и его одна рука была мягка в ее ладонях.
Вскоре отец забыл, до чего недавно тот появился в доме, и стал называть его «мой сын» и «твой брат». Зовут его, сообщил он Море, Сьюэлл.
— Я-то хотел Диллоном назвать, — сказал отец, — но твоя мама настояла на Сьюэлле.
Сьюэлл не помнил ничего из своей прошлой жизни и верил, что, как ему и сказали, он — сын старика. У него были такие изысканные манеры. При нем Мора чувствовала, что о ней заботятся: за нею ухаживали так, как никогда прежде. Молодой человек относится к ней со всей нежностью, какую мальчик может подарить сестре. Мора уверяла себя, что этого довольно.
Ее беспокоило грядущее лето. В их зимней жизни Сьюэлл был на месте. А вот летом места она для него не видела. Мора была на улице, развешивала стирку, и тут по ней скользнула тень: то к морю летела огромная стая белых птиц. Она слышала, как они кричат — трубят низко и звучно. Сьюэлл выбежал из дома, задрав голову, крыло его распахнулось и билось, будто сердце. Так и стоял, пока птицы не скрылись над водой. Затем повернулся к Море. Она увидела, какие у него глаза, и поняла: он пришел в себя. Мора видела, до чего это жалкое для него место.
Но он ничего ей не сказал, и она не сказала — до самой ночи, когда отец ушел к себе спать.
— Как тебя зовут? — спросила она.
Он немного помолчал.
— Вы оба так добры ко мне были, — наконец вымолвил он. — Я и вообразить не мог такой доброты от чужих людей. Мне хотелось бы оставить то имя, что вы мне дали.
— А чары можно разрушить? — спросила тогда Мора, и он смятенно глянул на нее. Она показала на крыло.
— Это? — переспросил он. — Чары и так разрушены.
В очаге рухнуло полено — вроде бы, зашипев.
— Ты слышала о женитьбе короля? — спросил он. — На ведьме-королеве?
Мора знала только, что король женился.
— Случилось так, — произнес он и рассказал ей, как его сестра ткала рубашки из крапивы, как архиепископ обвинил ее в колдовстве, и люди отправили ее на костер. А король, ее муж, сказал, что любит ее, однако ничего не сделал, не спас ее, поэтому ее братья, все до единого — лебеди, окружили ее, пока она не разрушила чары, и они снова не стали людьми — целиком, вот только у него одно крыло осталось.
Поэтому она теперь — жена короля, который дал бы ей сгореть, и правит людьми, которые послали ее на костер. Таковы ее подданные, такова ее жизнь. Мало что здесь он бы назвал любовью.
— Братьям моим все равно, не то что мне, — сказал он. — Они с нею не так близки. А мы с ней самыми младшими были.
Еще он сказал, что его братья легко вписались в жизнь при дворе. У него одного сердце к такому не лежало.
— На полпути оно: и останешься — нет счастья, и уйдешь — нет его, — сказал он. — Как у твоей мамы. — Тут Мора очень удивилась. Она-то думала, что он спит, пока она ему сказки рассказывает. Задышала Мора мелко и быстро. Значит, он должен помнить, и как она с ним рядом лежала.
А он сказал, что во сне по-прежнему летает. Утром больно просыпаться — видишь, что у тебя по-прежнему лишь неуклюжие ноги. А при смене времен года тоска — оказаться в воздухе, лететь — до того невыносима, что охватывает его целиком. Может, потому, что заклятье так до конца и не сняли. А может — из-за крыла.
— Значит, не останешься, — сказала Мора. Произнесла это осторожно, чтобы голос не дрогнул. Остаться в домике у моря — этого ей хотелось больше всего на свете. У нее и мама по-прежнему была бы, если б могли они остаться здесь.
— Есть одна женщина, — ответил он. — Я любил ее всю жизнь. Когда я ушел, мы поссорились; я не могу так этого оставить. Мы не выбираем, кого нам любить, — сказал он Море — до того нежно, что она поняла: он знает. Если любви дождаться в ответ не суждено, ей бы не хотелось, чтоб ее жалели. Таких желаний у нее не было. — Но у людей над лебедями есть преимущество — неразумную любовь они могут отложить и полюбить другого. А я — нет. Во мне слишком много от лебедя.
Наутро он ушел.
— Прощай, отец, — сказал он, поцеловав старика. — Я отправляюсь за удачей. — Он поцеловал Мору. — Спасибо тебе за доброту и сказки. У тебя есть дар — безмятежность, — сказал он. И, поименовав его, сам же и отнял.