Александр I, подчеркивая конфиденциальный характер обмена письмами с Чарторыским, замечал, что «даже канцлер не знает о нашей переписке». И действительно, следующая фраза явно не подлежала огласке: «Я решил не начинать войны с Францией, пока я не буду уверен в содействии поляков». Польские планы императора должны были держаться в секрете, хотя ему было известно о возраставшей поддержке их в русских кругах: «В петербургском обществе, – писал он, – все более распространяется и укрепляется идея, что я должен принять титул короля польского». Однако сам он придерживался мнения, что «все эти разговоры в настоящий момент скорее вредны, чем полезны», и потому старался прекратить их, утверждая, что это неосуществимо. Император посчитал нужным предупредить Чарторыского, что, по имеющимся у него сведениям, за польским князем следит французская полиция и потому лучше будет вообще прекратить их переписку. Он еще раз подтвердил свои соображения относительно Наполеона и Польши: «На Ваших соотечественников Наполеон смотрит как на орудие своей ненависти к России»62. Александр I полагал, что война между Россией и Францией неизбежна, и ожидание ее накладывало отпечаток на характер российской внешней политики в целом, в том числе и на подход к решению польского вопроса.
Император поддерживал контакты и с другими польскими деятелями, в частности, с политической группировкой литовских поляков, придерживавшихся пророссийской ориентации и надеявшихся за свою лояльность получить определенные выгоды63. В нее входили крупные земельные магнаты М. Огиньский, К.Любецкий, Л.Плятер. Особенную активность проявлял Огиньский, подробно изложивший в своих воспоминаниях содержание бесед с российским императором. В июне 1810 г. он, находившийся тогда в Петербурге, был приглашен к «обеденному столу» императора и имел с ним продолжительную беседу. Александр I говорил о планах Наполеона относительно поляков, подчеркивая, что тот «будет увлекать их самыми лестными надеждами». Сам Огиньский не разделял надежд многих своих соотечественников на Наполеона и полагал, что лучшим путем для Польши было бы восстановление ее «под покровительственным господством императора Александра»64. В этой беседе Огиньский так же, как это постоянно делал Чарторыский, твердо заявлял о своей позиции: «он сам поляк» и «ничто не в силах направить его образ мыслей против соотечественников». В ответ Александр I заметил, что знает ход его мыслей, знает все, что Огиньский сделал для своего отечества, и убежден, что «человек, служивший верно отчизне, не может изменить своему долгу». Император сказал Огиньскому, что сам он никогда не одобрял раздела Польши, более того, осуждал его, однако он считает, что было бы несправедливым возлагать на «новое русское поколение» ответственность за «прежние несчастия поляков». По свидетельству Огиньского, Александр I сказал о своем отношении к полякам так: «Я всегда высоко ценил ваш народ и надеюсь со временем доказать вам это, не руководясь в моих действиях видами личной пользы»65.
Вскоре М. Огиньский получил чин тайного советника и звание сенатора. Он совершил поездку в Париж, где повидался с проживавшим там своим семейством. Париж был полон слухов о приготовлениях Наполеона к войне против России. Как полагали находившиеся во Франции поляки, война предпринималась Наполеоном «с целью восстановления их самобытности». В Париже состоялась встреча Огиньского с Ф. Ц. Лагарпом, который говорил ему «о симпатиях своего питомца с самых юных лет к участи Польши и поляков». Возвращаясь в Петербург через Варшаву, Огиньский стал «свидетелем патриотического увлечения соотечественников» Наполеоном, которого сам он не разделял. Прибыв 9 (21) апреля 1811 г. в Петербург, уже 13 (25) апреля он был приглашен к Александру I. После обеда, уединившись в кабинете императора, они обсуждали политические проблемы, в частности, говорили о подготовке Наполеона к войне и его стремлении опереться на поляков. Александр I сомневался в том, что Наполеон рискнет выступить против России. Огиньский высказал мысль, что если бы русская армия двинулась через Княжество Варшавское в Пруссию, то тогда польские войска примкнули бы к русским. Александр I провозгласил бы себя польским королем и «обнадежил жителей Герцогства Варшавского в соединении их с литовцами», при этом он приобрел бы «двенадцать миллионов верных поляков, готовых на всякую жертву ради восстановления своей отчизны». Однако император заявил, что не хочет начинать войну. Он уверял Огиньского в своем расположении к полякам: «Настанет время, когда поляки убедятся, как высоко ценю я их и какое участие принимаю в судьбе их». В планы Огиньского входило заметное увеличение территории Литвы или образование территориальной единицы, центром которой являлась бы Литва. Он предложил Александру I провести административные изменения – образовать особую провинцию под названием Великого Княжества Литовского, в состав которой должны были войти Гродненская, Виленская, Минская, Витебская, Могилевская, Киевская, Подольская, Волынская губернии, а также Белостокский и Тарнопольский округа. Во главе этой огромной провинции он предлагал поставить великую княгиню Екатерину Павловну. Император был несколько озадачен предложением Огиньского, и у него возник целый ряд вопросов: не слишком ли обширна территория предполагаемой «провинции» для управления одним лицом; согласятся ли называться литовцами жители Волыни, Подолья, Киевской губернии и, наконец, насколько успешно будет соотноситься этот проект с финансовой системой империи, развитием торговли, военной организацией и др. Разговор продолжался около трех часов, и в завершение его Александр I попросил Огиньского представить высказанные им соображения в письменном виде66.