— Помогай, Скакун, — запалено прохрипел брат Евпатий и отшагнул назад.
Я занял его место, в несколько свистящих ударов заставив нападающих отшатнуться.
— Напри на них, — рявкнул прелат.
Я послушно швырнул клинки вперед. Большеглазые отшатнулись. Неуемный старикан крюком секиры зацепил ручку двери и потянул ее к себе. Несколько клинков ударили по рукояти и со звоном отлетели. Я пинком вышиб чей-то разрубленный организм и дверь с громким щелчком захлопнулась. Торопливо вбил в скобы, закрепленные на двери, несколько подобранных палашей, потому что шикарный цифровой замок уже был разнесен страшным ударом.
Глухо простонало железо, и узкий клинок с натугой прорубил толстую дверь.
— Тьфу ты. Коготь. Бежать надо, не устоит дверь-то, — с опаской сообщил Сашка, наставляя на дверь давешний обрез.
— А, это ты, Александр Весин, оборотень. Прости, не узнал.
— Да и тебя, твое преосвященство, особо не узнаешь.
— Пойдемте, — поторопил я спутников. — Сашка, бери брата Евпатия.
— Не надо, — остановил его прелат. — Не надо.
Из множества пробоин в доспехах под черноризца натекла лужа крови. Я нажал на камень в обруче. Металлическая пленка уплыла, открыв бледное бескровное лицо с крепко сжатыми губами. Глаза остались широко открыты.
Брат Гильденбрандт положил ему руку на лоб.
— Прощай, старый товарищ, — и веки, вздрогнув, опустились.
Железо опять взвыло, разрубаемое.
— Быстрее, — тревожно сказал Сашка, — против Когтя дверь долго не выстоит.
— А ты не мало знаешь, оборотень, — задумчиво сказал прелат и вдруг рванул вперед, перескакивая через ступеньку.
Последним в квартиру влетел Сашка.
— А ты куда? — заорал я на него. — Это ж твои.
— Ага.
— А как ты с ними биться будешь?
— Нормально, — сообщил он, устанавливая на треногу мушкетон. — Нормально. Крестик помнишь? Вот то-то. Иди давай. Я здесь постою.
Абсолютно разобранный, вошел я в комнату. Здесь основательно порылись. Только вот местная нечисть совершенно не имеет опыта борьбы с несунами. Я бросился к портфелю. Там и лежала эта самая скрижаль. Под подкладкой.
— Вот, брат Гильденбрандт, возьми.
— Ты должен положить ее, а я взять.
— Тогда ответь мне сначала, почему Сашка?.. Ведь он оборотень.
И прелат мне просто ответил.
— И я оборотень. Но я — человек. И он — человек. И ты — оборотень. Но ты — человек. Понял?
— Да, — сказал я и положил пластину на стол.
Он взял ее в руки, сунул за пазуху. Вытянул из изрубленной шляпы усик антенны.
— Я в адресе. Сработано. Срочная эвакуация. Три места. И запомни. Девчонку только живой.
В коридоре грохнула упавшая дверь, взревели радостные голоса. Рев перекрыл гулкий выстрел мушкетона. Лихим свистом забило уши.
— А ну походи, кому не страшно, — и смачный удар секача показал, что кому-то не страшно.
— Сашка! — бросился я в коридор.
— Стой. Властью Ордена Псов Господних…
— Да понял я, — вырвал руку и…
А Сашку уже срубили. Он всегда был не очень поворотлив, мой самый веселый друг и собутыльник. И сейчас он сползал по стенке, пытаясь удержать пальцами веселенький бурунчик крови из глубоко разрубленного плеча, а звери лезли и лезли, тыча перед собой остро заточенным железом.
— Держись, Сашка, — и волкорожий валится под ноги. Проблеск клинка и с распоротым подбородком отлетает к дверям большеглазый вампир. Клинок раскручивается на противоходе и еще один с разбитым виском валится на пол. Напуганные неожиданным натиском твари подаются назад. Я разворачиваюсь, подхватываю грузное Сашкино тело, начинаю пятиться в комнату и краем глаза успеваю увидеть, как мощная, попятнанная кровью, белая фигура нечеловеческим прыжком перепрыгивает с балкона в проем какого-то летательного аппарата, разворачивается, орет что-то мне.
Гибкой тенью от дверей прыгает серый силуэт, и очередной выкормыш запрещенной организации «Серые волки» с хрустом вгоняет широкий клинок в левую сторону Сашкиной груди. Оборотень на моей руке выгибается и опадает.
— Сука, — ору я.
Клинок легко касается глотки ловкача и он заваливается, забрызгивая все своей дурной кровью. А обрадованные успехом твари опять лезут и откатываются, оставляя порубленных у дверного косяка. А из-за спин тех, испуганно торчащих железом, щучкой выскальзывает окованная сталью пика и с размаха бьет в живот. И удар так силен, что меня разворачивает и плоское оголовье проскальзывает меж липучек и больно скрежетнув по ребру, на противоходе, распахивает кевларовый френч. Сразу узкие клинки большеглазых дважды цепляют обнаженную кровь. Но мелкие раны не пугают, а только злят и уже двое владельцев сытых рапир, цепляясь, сползают по косяку. Кошкой в дверь влетает невысокий полуголый человек, весь как будто состоящий из бугрящихся силой шаров. Крутанув сальто, он с маху бьет меня ногами в грудь и я гордо улетаю в глубь коридора, перекатываюсь, поднимаю клинки и они, вдруг закрученные странными финтами, улетают из моих рук. Вот тут-то приходится, в самом прямом смысле слова, покрутиться, потому как невысокий дядька, так и норовит распороть мой организм. Приходится уклоняться, наклоняться, приседать, с абсолютно не свойственной моему мощному телу резвостью. Но он, зараза, цепляет и цепляет меня и, порезов становится больше. И тогда я роняю на него чучело медведя, купленное спьяну, срываю куртку, и жесткая ткань кевлара слету рвет в клочья его коротконосую физиономию и влажный хруст гортани, увенчавший удар ногой, указывает, что восточная угроза ликвидирована.