Она уснула, уставившись на портрет, и увидела странный и страшный сон. Сначала появился седовласый рыцарь без ушей. Но это видение быстро развеялось, и его место занял младенец в золотой короне. Она подумала, что это ее сын, и почувствовала гордость, ей казалось, что сердце вот-вот выскочит, нарушив форму ее прекрасных грудей (это вызвало у Крони беспокойство). Лишь спустя минуту она поняла, что видит не своего сына, что не ее дитя было Царем Царей. Это был сын немой женщины! Она возненавидела его, Господи, как она его возненавидела!
«Прекрасно, изумительная моя, предательская Крони, — услышала она шепот Того Которого Нет и тут же увидела его. — Советую не взывать к Богу. Это излишне».
Она хотела крикнуть, ехидно спросить его, где он был, когда за ней гнались бандиты Сорма, ей хотелось проклинать его, раздирать ему лицо ногтями, но он лишь погладил ее по волосам и тронул лоб губами. Она ничего не сказала.
«Смотри, — проговорил он. — Смотри...»
Она увидела змея, ползущего к малышу в короне. Хотела предостеречь его, крикнуть, чтобы он бежал, однако не сделала этого. Пусть погибает! Ведь он — не ее сын, не ее кровинка. Пусть умрет в муках!
«Взгляни на змея, Крони, — шепнул Тот-Которого-Нет. — Разве он не прекрасен?»
И тогда она поняла: змей — ее сын! Она заплакала, слезы избороздили ее красивые щеки.
«Убей нашего сына, Крони!»
Она не поняла. Ведь это же их сын, правда, он извивался по земле без изящества и привлекательности, но все же он — их сын! Однако Тот-Которого-Нет повторял: «Убей, убей, убей!»
Она подскочила к змею, чтобы затоптать его, уже занесла ногу. Материнская любовь, неожиданно разбуженная, боролась в ней с ненавистью, исходящей из разочарования, чудовищного разочарования. Тот Которого Нет остановил ее в последний момент.
«Однажды тебе придется предать нашего сына, — сказал он. — Предательство порождает предательство».
Змей упрямо полз, а Царь Царей, который в соответствии с логикой снов неожиданно превратился во взрослого мужчину, сидел неподвижно. Он видел смерть, приближающуюся неотвратимо, но не реагировал. Только смотрел.
Смотрел.
С сожалением.
5
После пробуждения положение Крони значительно ухудшилось. Она лежала, связанная, в огромном помещении, в центре которого располагался большой деревянный стол, окруженный скамьями. На стенах висели картины, изображающие попеременно натюрморты с яствами и сцены охоты, где жертвами были кабаны. Это было тем более странно, что такие животные не водились вблизи Кальтерна. Крони догадалась, что скорее всего находится в пиршественном зале. Рядом, в столь же плачевном положении, лежала немая женщина. Один из наемников князя Сорма, тот, которого она когда-то пометила кинжалом, лежал на скамье в расплывающейся луже крови. Над ним склонился Кавалькадо, с любопытством осматривавший раны.
— Ну и на кой ляд я тебе морду латал? — спросил он.
— Мне плохо, — простонал Цноб.
— Ничего удивительного. Этот селянин пропорол тебя чуть не насквозь. После такого никак нельзя чувствовать себя хорошо, поверь.
Яго был взбешен. Он не хотел убивать ту семью, не хотел лишать человека головы. Не хотелось ему также убивать двух мальчиков, а все указывало на то, что ему придется взять на себя это бремя. Впрочем, не беда, совесть у него была резиновая.
Цноб лежал на скамье и догорал. Вокруг него увеличивалась лужа густеющей и темнеющей крови. Гримаса боли так растянула ему лицо, что разошлись наложенные Кавалькадо швы и рана снова начала кровоточить. Казалось, он решил как можно скорее избавиться от своей крови. Конечно, все было не так. Цноб очень страшился смерти.
Кандан лакомо посматривал на Крони.
«Надо будет прикончить девку», — подумал Яго. Эта мысль еще сильнее растянула его совесть. Так, что он даже ощутил пустоту внутри себя.
— Кандан, — сказал он громко. — Сходи за мешком с головами. Воняют. Отнеси в погреб — там похолодней.
Яго надеялся, что подвальный холод сможет остудить и Канданову голову.
— И на кой мы таскаемся с этими головами? — буркнул Кавалькадо, хотя прекрасно знал «на кой». Просто у него нервы начинали сдавать.
— Сорм платит с головы.
Кандан вышел во двор за мешком.
— Мы оставляем после себя кровавый след. Ровно улитки!
— Замолкни, Кавалькадо! Лучше перевяжи этого идиота. Меня уже мутит от красного. А он с первых же дней дает его больше всех!
Яго накапливал в себе злобу, чтобы пойти наверх и прикончить детей. Это шло у него туго, так туго, что он чуть ли не с радостью воспринял крик Кандана, влетевшего в комнату.
— Яго!
— Где мешок? — из принципа спросил Яго, прикидываясь недовольным.
— Кто-то едет по тракту с юга!
— Рассмотрел кто?
— Кажись, тот рыцарь. Как его? Квайдан!
— Скверно, — проворчал Яго.
— Это ж не его забота, — сказал Кавалькадо. — Зачем бы ему возвращаться? И жизнью рисковать? Я слышал, он такая же дрянь, как и мы.
— Когда-то был, — согласился Яго. — А потом убил ребенка. Девочку. Говорят, в нем что-то оборвалось. Принялся искать Бога... Бросил ремесло. Боюсь, детишки — его больное место.
Яго лихорадочно размышлял. Переговоры не имели смысла, учитывая сложности в общении. Рыцаря следовало убить. Кандан не годился ни на что, поэтому Яго отослал его в погреб вместе с женщинами. Цноб только что испустил дух. Стало быть, остались лишь они двое, как всегда: Яго и Кавалькадо. Кавалькадо и Яго. Плечом к плечу.
«О чем это я? — с отвращением подумал Яго. — Сантименты? В моем-то возрасте?»
Послышался звон копыт о брусчатку двора.
Они спокойно вытянули мечи.
— А он и вправду так хорош? — спросил Кавалькадо.
— Я только однажды видел, как он размахивал мечом, — уклончиво ответил Яго. — Лет десять тому. У него был поединок с кретином, имевшим глупость непочтительно высказаться относительно его ушей.
— У него и тогда были сложности с ушами? — заинтересовался Кавалькадо.
— Да. Только тогда их было многовато. Слишком были большие. Торчали и под шлем не влазили.
— И что?
— Что «что»?
— Чем кончился поединок?
— А он почти и не начинался. Всего одно мгновение. Я никогда не видел такого быстряка, как Квайдан. Но это было десять лет назад.
— Ты всегда умел меня утешить, Яго. Надеюсь, тебе это зачтется.
— В рай я все равно не попаду.
— А ад... переполнен.
Наемники обменивались любезностями, а Квайдан тем временем заглянул в намокший от крови мешок. В нем понемногу поднималось бешенство из рода тех, самых опасных, холодных как лед и одновременно не влияющих отрицательно на холодность мыслей.
Меж тем Кандан в погребе делил свои интересы на две части. У него давно не было женщины, а Крони была прекрасна. Кроме того, его заинтересовал странной формы пыточный механизм — он никогда раньше такого не встречал, хотя в порядке хобби посещал различные тюрьмы и пыточные ямы. Конечно, он слышал о трудившимся здесь легендарном Безымянном Палаче и его технических нововведениях. Машина, которая так живо заинтересовала Кандана, в другой реальности называлась гильотиной. По имени изобретателя. У Кандана отсутствовало техническое воображение, поэтому он положил голову под острие и с этой позиции приглядывался к Крони. Потом неосторожно оперся рукой о рычаг, и острие высвободилось.
Квайдан не спешил — двигался по кровавым следам, хотя они и были уже не столь обильны, как те, что оставил после себя сноб, пронзенный вилами. Рыцарь давно не бился, поэтому старался привести себя в соответствующее настроение — смесь холода и решительности. Когда он добрался до пиршественной залы, он был уже нужным образом подготовлен.
Кавалькадо, по своему обычаю, начал с оскорблений. То, что противник не мог их слышать, роли не играло — оскорбления поддерживали в наемнике боевой дух. Однако уже первый выпад — тычок, на первый взгляд быстрый и молниеносный, вдобавок ничем не предваренный, долженствовавший пробить сердце Квайдана, — закончился для Кавалькадо роковым образом. Рыцарь мгновенно ушел едва уловимым пируэтом, балетным по своему изяществу, а затем быстрым как мысль ударом сверху лишил наемника меча вместе с правой кистью. Боль была чудовищная, хотя нервы сработали с благословенным запозданием — перед глазами Кавалькадо замаячили красные пятна, двигающиеся в головокружительном танце. Он, несомненно, погиб бы, если б не нападение Яго, который отвлек внимание рыцаря.