Однако наконец он все же увидел Мараену, хотя уже совсем было потерял надежду. После нескольких дней разлуки, долгих часов одиноких прогулок, попыток разглядеть знакомую фигурку, оборачиваясь на каждый женский голос, он наконец увидел ее.
Она медленно шла к нему, оранжевая туника, которую девушки должны были носить перед инициацией, играла на ее теле в ритме шагов. Черные прямые волосы падали на щеки, длинные ресницы заслоняли глаза, мягкой дугой изгибались тонкие выщипанные брови. Веки были накрашены голубым, а губы — светло-красным, почти оранжевым. Эти яркие пятна резко контрастировали с ее темными волосами и черными глазами.
Когда Мараена подошла ближе, Каззиз увидел, что она плачет.
«Сейчас она размажет макияж, — подумал он. — Сейчас сбегутся люди, начнут выспрашивать, почему она плачет, если на ее лицо нанесены краски радости. О Боги, почему она плачет?!»
Она остановилась в двух шагах от него и молча, сжав губы, вглядывалась в его лицо, словно хотела запомнить каждую черточку.
— Что случилось, малышка? — спокойно спросил он.
— Берой умер. Утром. Отец уже мумифицировал его и захоронил в пустыне. Нет больше Бероя.
— Он был уже старый и болел. — Каззиз сделал шаг к Мараене. Он понимал, что произносит ужасные, бессмысленные слова, которыми обычно пытаются утешить людей, впавших в отчаяние после смерти близких. — Он страдал. Теперь ему уже не больно.
— Его нет, — прошептала она так, словно вообще не слышала слов Каззиза. — Нет Бероя.
— Кошки живут короче, чем мы.
— Но ты-то живешь не короче, чем я! — Она словно очнулась. На ее лице появилась гримаса злости, а может, страдания. — Ты родился всего на девять месяцев раньше меня. И однако, уходишь. Почему? Почему после того, как я пройду инициацию, мне нельзя будет разговаривать с тобой? Почему можно будет покидать свой район только в определенные дни?
— Ты — из касты Повинующихся.
— А ты — из касты Чистых. Да, тебе можно! — Она вдруг поняла, что ее тоска оборачивается злостью, направленной на Каззиза. — Прости. Пожалуйста, прости! Все это так ужасно...
— Я знаю, что ты чувствуешь, Мараена.
Она молча взглянула на часы.
— Мы слишком долго разговариваем. Тебе надо идти.
Он не пошевелился, хоть знал, что Мараена права.
— Иди, прошу тебя, повернись и иди. Больше мы здесь не встретимся. Это дурно, это опасно. Иди, Каззи, повернись и уходи, потому что я уйти первой не смогу...
Он ушел, ни разу не оглянувшись.
На работе чуть было не вызвал катастрофу, отправив разведывательный автомат на слишком тонкий лед, покрывающий мелкое море. Лед начал прогибаться под тяжестью прибора. В последний момент Каззизу удалось вывести аппарат на сушу. Наставник-руководитель сначала похвалил его за хорошо проведенную спасательную операцию, а потом отругал за крупную ошибку. Под конец сказал, что Каззиз, кажется, прихворнул, и отправил его домой.
Еще не миновал регелианский полдень.
— Каззи, Каззи! — уже на пороге дома его веселым криком встретила Зани, младшая семилетняя сестренка. — Боги к нам благоволят! Бреда окотилась! Пять котяток! Все живы, хочешь посмотреть?
— Конечно.
Каззиз взял сестренку за руку, и они отправились в комнату для кошек. Он почувствовал странный запах, сладковатый и тошноватый, ассоциирующийся с чем-то приятным и с операционным залом. Утомленная Бреда лежала на правом боку. Глаза у нее были закрыты, из полуоткрытой пасти высунулся кончик розового язычка. У ее живота толкались пять пушистых комочков. Вероятно, каждый котенок считал, что только ему дано право наполнять животик теплым молоком.
Трансгенетические кошки мау появляются на свет более зрелыми, нежели их земные предки. Котята рождаются зрячими и уже умеющими ходить. Теоретически они могли вести самостоятельную жизнь, питаясь тем же, что и взрослые кошки. Практически же несколько первых дней они остаются при матери и предпочитают ее молоко другой пище.
Вид копошащихся комочков немного успокоил Каззиза. В помете было две кошечки и три кота — красивые, складненькие, с медовой шкуркой, покрытой коричневыми пятнышками. У одного котенка на носике было удивительно знакомое розовое пятнышко.
— Смотри, смотри, Каззи! — Сестра указала пальцем именно на него. — Этот похож на Мараениного Бероя! Может, его сынок?
— А вон тот похож на кота Хоннов, что напротив. Может, это его сынишка? — улыбнулся Каззиз.
— А что, вполне даже возможно. — Зани задумалась над такой комбинацией, вспоминая обрывки всех тех сведений, которые в принципе знать еще не должна. — Значит, этот — сынок Бероя, а тот — Хоннонка. А другие три?
— Посмотри как следует и попробуй угадать. — Он погладил сестренку по голове. Потом наклонился и поднял похожего на Бероя котенка. — Ты уже дала им имена?
— Они у меня сейчас на этапе предварительного проектирования, — гордо выпрямилась девочка. — Но этого уже назвала, если тебя интересует.
— Меня? — Он понизил голос. — Да что ты. Совсем даже нет.
— Ну, так я и не скажу! Не скажу! — закричала она, и котята плотнее прижались к матери, которая наконец-то соизволила приоткрыть один глаз.
Установив, что шум исходит от маленькой Зани, создающей вблизи наиболее повторяющиеся, хоть и неопасные шумовые эффекты, кошка снова погрузилась в дрему. Малыш в руке Каззиза принялся тихо попискивать, грозно скалить иголочки зубов. Он был теплый и мяконький, Каззиз чувствовал, как быстро колотится его маленькое сердечко.
— А может, и скажу, — решилась Зани. — Его зовут Оронк.
Беседу прервал громкий окрик, долетевший из родительской части дома. Отец звал Каззиза. Если он вызывал сына к себе, а не выходил в общие комнаты, значит, предстоял трудный разговор. Каззиз сразу же сообразил, о чем или о ком пойдет речь. Покой, вызванный встречей с сестрой и котятами, мгновенно лопнул. Подложив Оронка к остальному кошачьему семейству, Каззиз снова увидел лицо Мараены.
Вечером того же дня Каззиз вышел из родительского дома. Он был взбешен, напуган и подавлен. Конкретной цели у него не было, хотя родители, вероятно, думали, что он идет в молодежный бар для неженатых мужчин. Родители считали, что в таком месте, где можно отведать несколько легких эротических виртуальных имитаций, некрепких наркотиков и крепкого вина, их сын забудет о неприятностях. Для начала на несколько часов, потом навсегда. Однако расстроенный юноша пошел не в бар, а направился к докам, где когда-то они вместе Мараеной провели не один день.
Отец решил, что пора призвать сына к порядку. Для начала надавал по щекам, чтобы показать свое недовольство. Пощечины были несильные, но Каззиз болезненно воспринял каждый удар. Он был хорошим ребенком, к тому же родители всегда относились к нему как к другу. Взбучки он получал редко. Последний раз отец надавал ему по щекам много лет назад за какое-то очень рискованное озорство. Однако сегодня он поступил с Каззизом как с младенцем — и это было больнее, чем сами пощечины.
— Ты уже взрослый мужчина, — спокойно сказал отец, хотя Каззиз уловил в его голосе возмущение, — а ведешь себя неподобающим образом, нарушаешь обычаи и навлекаешь на родителей позор. Мама сегодня не желает тебя видеть. Она не придет даже для того, чтобы дать тебе пощечину, хотя, видят Боги, мы оба знаем, как ты этого заслужил. Прими ее решение как знак гнева.
— Чем я провинился, отец?
— Чем провинился? И ты смеешь об этом спрашивать? Считаешь меня глупцом? Или себя? Ты сегодня встречался с женщиной, вернее, с ребенком из касты Повинующихся. Ты долго беседовал с ней, явно слишком долго для случайной встречи и времени, которое требуется, чтобы поздороваться. Конечно, вы можете с ней здороваться, потому что вы знакомы, к тому же того требуют культура и обычай. Но ты провел с ней много времени. Сегодня — и две недели назад, и раньше, много, много раз. Не вздумай возражать! Ты опозорил не только себя и свою семью, но и Мараену и ее близких. Что может сказать священник отцу, ведущему дочь на инициацию, просящему Богов ниспослать ей любовь и удачу? Что его дитя встречается со взрослым мужчиной из касты Чистых? Что она не порвала детского знакомства, а общается с ним, нарушая наши законы?