Разумеется, пристыковка философского багажа к эфемерному жанру музыки моментально порождала обязанности, придавала веса и несколько затрудняла выяснение того, о чем, собственно, идет речь. Только позже в одном из интервью Джулиан Хаус признал, что ключ к хонтологии – это нечеткая, призрачная, мутировавшая память, деформированная давлением наложенных на нее слоев информации. То есть слегка как ПАНРАМАО. Другой интересный автор, Адам Харпер, объясняет весь феномен с помощью убедительного примера. Вот идилличная почтовая открытка, на которой в траве и одуванчиках играют мальчик и ежик. Картинка мгновенно вызывает улыбку, но контекст запускает машинерию призраков: открытка родом из ГДР (прелестная картинка из деспотичной страны!), напечатанная в 1989 году, то есть накануне уничтожения той действительности, которая ее породила. Это открытка из умирающей утопии, воплощенной в характерной насыщенной колористике ORWOCOLOR. Когда-то, описывая это явление, я стала вслух размышлять, как бы это выглядело на польской почве. Отрывки воспоминаний вылетали, как клубы пыли из старой портьеры, прикрывающей вход в магазин WPHW.[1] Тогда я завела в интернете сайт Хонтология, и оказалось, что сочетание причуд, абсурда, ностальгии и тревоги знакомо многим людям, пережившим момент небольшого конца света, энтропии на руинах утопии, или тем, кто в силах это вообразить. Слово «хонтологический» прекрасно подошло для корявых любительских обложек книг, для нескладных, слишком ярких и «снежных» кадров программы «Образовательное телевидение», наполовину забытых «Спокойной ночи, малыши!», грез на видеокассетах, блекнущих граффити, кафе, облицованного искусственным мрамором, солнца над асбестовым микрорайоном или массивом типа Липска, из которого вдруг вырастает спутниковая антенна. Оно начало жить своей жизнью.
Если бы мне пришлось решать, какой образ представляет собой квинтэссенцию хонтологии, то, скорее всего, я выбрала бы фотографию, сделанную в 1988 году в Кракове Дэвидом Хлинским, фотографом, приехавшим по студенческому обмену из Канады и параллельно с учебой собравшим огромный уникальный архив фотографий объектов, которые в то время никому не казались достойными того, чтобы их запечатлеть. В основном это виды улиц, витрины магазинов, предприятия. На снимке девушка в джинсовых куртке и брюках везет коляску с ребенком по Кармелитской улице, по неровному, растрескавшемуся тротуару. Она останавливается перед музыкальным магазином Pop Magic (которым заведовал Анджей Пудель из группы «Пуделсы»), представленным небольшой витриной с несколькими пластинками, среди которых можно различить Przeboje San Remo – Dusan Intershow. Pop Magic! И в таком печальном окружении: дырки в стенах, отваливающаяся штукатурка, стертые пороги, упадок и разложение!
Отрывки воспоминаний вылетали, как клубы пыли из старой портьеры, прикрывающей вход в магазин
В то время сама я не много знала о мире. Мне было четыре года, скорее всего, я была поглощена собственной скорбью по поводу утраты плюшевого кролика Мачо, которого какой-то подлый ребенок украл у меня в детском саду (причем монастырском!). С помощью двоюродного брата Войтека я научилась читать Świat Młodych и Skarb Malucha и по большей части была погружена в чтение, не особенно обращая внимания на то, что происходило вокруг. Но я помню переход из одного мира в другой, который можно было проследить по вещам и местам. Рядом с хутором, где я проводила бо́льшую часть дня с бабушкой и дедом, построили студенческий городок медицинской академии. Там сохранились места, не изменившиеся со времени хонтологической эпохи, на стенах виднеются лозунги: «“СОЛИДАРНОСТЬ” БОРЕТСЯ», «ХВАТИТ ПОДНИМАТЬ ЦЕНЫ», «КТО ПОДСТАВИЛ КРОЛИКА БЭТМЕНА». Я пользовалась их библиотекой, магазином и общепитом, где иногда пила колу.
Однажды на дверях библиотеки появилась информация о рабочих и выходных субботах, а в ней самой – сборники сказок альбомного формата, выпущенные издательством BGW. В ресторане, который я помню как нечто среднее между уютной столовкой и недомытой клеенчатой закусочной, выстроились автоматы с видеоиграми. В неизменно пахнущем кефиром, освещенном моргающей люминесцентной лампой продовольственном время от времени можно было купить финское или эстонское мороженое, мятное и лакричное, а потом – конфеты из Германии. Рядом открылся пункт ксерокопирования, в котором к тому же продавали магнитофонные кассеты. Интерьеры этих мест принципиально не изменились – и сейчас, чтобы оказаться внутри, нужно пройти сквозь коричневые плюшевые портьеры. Все эти годы пол в стиле оп-арт и стенные панели оставались в первозданном виде. Вселенная магазинов Spolem и WPHW постепенно заполнялась продуктами из не совсем подходящей для него сказки. Один из таких магазинов, с типично недвусмысленным и лишенным всяких прикрас названием «Трикотаж» («Готовое платье», «Галантерея», «Трикотаж» – слова, характерные для эпохи; в такой магазин идут не затем, чтобы купить туфли, а чтобы приобрести обувное изделие), внутри был обит панелями, выкрашенными блестящей краской цвета подгнившей травы, и предлагал футболки и трикотажные колготки. Эти предметы одежды отличались характерным запахом, который напоминал, что материал для них получали из чего-то, называвшегося, скажем, «полиакрилонитрил», точно так же как напольное покрытие и другие синтетические вещества указывали на нефть как на свой первоисточник. Трикотажные изделия были снабжены печатью цвета йода. Но в один прекрасный день в этом сумрачном окружении мрачных полок и прилавков из ядовитой ДСП на стене появилась афиша фильма «Рэмбо».
1
Воеводское предприятие внутренней торговли. (Здесь и далее, кроме указ. случаев –