Г-н Жозеф, судя по всему, желал увидеть на моем столе какую-нибудь юридическую литературу. Я расположил в художественном беспорядке две таких книги: три выглядели бы вызывающе. Я не поместил на свой бювар никакой так называемой текущей работы. Он прекрасно знал, что в такой день мой интерес направлен на другое. Его наверняка насторожит всякий излишек рвения.
Когда я подготовил свой рабочий стол (и на нем было все, вплоть до старой бутылки чернил), мне осталось только создать для г-на Жозефа обстановку, которую тот ожидал увидеть. Нам не стоило и пытаться провести друг друга. Он не допускал сомнений в том, что раскусил меня. Его слова вчера вечером (или, точнее сказать, сегодня рано утром) открыли мне глаза; и он знал об этом, он нарочно их сказал, чтобы меня предупредить.
Он явно ждал от меня что-то похожее на признание в любви в испанском стиле; и меня искушало желание его ему преподнести. Вот почему я озаботился тем, чтобы поставить на достаточно видном месте, на каминной полке, чистую тарелку с мелкими монетками, пуговицами, с фитильком в несколько сантиметров длиною — принадлежности жизни бедной, но добродетельной, которая удовлетворяла мои скромные потребности. Я без труда отыскал в ящиках носок сомнительной чистоты и совсем дырявый. Вдохновение подсказало мне воткнуть у самой дыры иголку с суровой ниткой. Эта деталь должна была занять положение в полутени, в уголке комода, на три четверти скрытая стеклянным колпаком часов и тем не менее различимая.
В дополнение ко всему я воссоздал казарменную обстановку: вот вам голая кровать, на которой и думать нельзя ни о чем другом, кроме сна (но и это не все!), потом я провел больше часа, мало-помалу разводя в очаге избыточный огонь (во мне подозревали холодную кровь) и в то же время старательно щадя свой камин, дымоход которого не чистился уже два года. Я ограничился весьма внушительной и очень красивой кучей раскаленных углей.
Я не ждал его раньше темноты. Он и в самом деле постучал в дверь в пять часов вечера. От его пальто, отяжелевшего от дождя, поднимался пар. Он не произнес ни слова, пока не расположился, как ему было удобно. Он уселся в кресло, которое я для него приготовил, и протянул ноги к огню. Потом дал мне время, как положено, рассмотреть самую красивую пару сапог, какую я когда-либо видел: несомненно, заграничного производства, тонких, мягких, блестящих и без малейших следов грязи.
— Вы удивлены, — сказал мне этот ловкий человек, — став свидетелем того, что я явился сюда, за четыре мили, в этакую мерзкую погоду просто ради удовольствия посоветоваться с вами.
Он немного помолчал и продолжил:
— …Я знаю, что вы оцените по достоинству слова, которые я только что произнес. Пусть они послужат эпиграфом к нашему разговору. И правда, сколько мелочных умов, занятых только собою, этому не удивились бы? Ведь я гожусь вам в отцы, а в том месте, откуда я сейчас пришел, как вам известно, нет недостатка в уютных гостиных, защищенных от тянущих изо всех щелей сквозняков (да еще к тому же в одной из этих гостиных находится сейчас мадемуазель де М. и ждет моего возвращения). Я поздравляю вас с вашим удивлением и прошу считать данью уважения вашей проницательности беседу, которая у нас с вами состоится.
Он попросил меня поведать ему историю семьи де М.
— Не то, что известно всем, — добавил он, — а то, что знаете вы; не столько факты, сколько выводы, которые вы из них извлекли. Ваше мнение — вот что меня интересует.
Я рассказал ему обо всем, начиная с Костов, так, как описал это здесь; разве что скрыл некоторые из моих сокровенных чувств, причем только те, которые плохо мог тогда себе объяснить, то есть некие чувства, которые можно было бы назвать добрыми (если не знаешь людей). А в отношении так называемых дурных чувств мне все было совершенно ясно.
— Вас врасплох не захватишь, — сказал он мне, — и я этим восхищен, потому что для меня речь идет не столько о том, чтобы захватить вас врасплох, сколько о том, чтобы этого не сделали другие. Я вижу у вас на столе книги по юриспруденции, в которые вам нет нужды заглядывать. Думаю, вы имеете все необходимые и заслуживающие доверия сведения о том, каким образом определили право наследования при гибели семьи де М. из Коммандери в версальской катастрофе?
Я ответил ему, что действительно это право на наследство было определено парижскими судебными властями, которые в своей щепетильности зашли так далеко, что посчитали, вопреки предписаниям закона в отношении возраста и степени родства покойных, что, поскольку тело Клары было найдено почти до пояса высунувшимся из разбитого окна, Клара и должна считаться умершей последней. Я вступил на свою излюбленную твердую почву. И добавил сюда рассказ об удачных (с их точки зрения) операциях, проведенных парижскими кредиторами с владением, от которого к тому времени ничего больше не оставалось.