Здиська появилась в дверях вагона:
— Сташек? Сташек! — она соскочила на перрон, обхватила Сташека и закружилась юлой по перрону. Потом вдруг как будто застеснялась, покраснела. — В каком ты вагоне едешь?
— В пятом.
— Сташек! Иди к нам на минутку, расскажи, что у вас слышно…
А в вагоне — одни знакомые, люди из Каена, червонноярцы. Были тут Станиши, Курыляки, Малиновские, Зонтки, Томашеки, Дуды, Ниские, Зелеки, Чарнецкие, Чуляки, Немчики… Люди, с которыми они пережили геенну сибирской ссылки, сибирский ад, Калючее и Пойму, Бирюсу и Каен. Боже, как же мало их возвращалось в Польшу! Где остальные, куда пропали? Многие, очень многие, особенно старики, женщины и дети спят вечным сном на ссыльных, затерянных в тайге, забытых Богом и людьми кладбищах. Многие, в основном мужчины — отцы, сыновья и братья, полегли на войне, на которую вырвались из Сибири с Андерсом, а потом с Бердингом, понимая, что от этих человеческих жертв наверняка зависит не только возможность возвращения их семей из ссылки, но и само существование Польши…
Беспорядочно, перебивая друг друга, обменивались они рассказами и расспросами, радостью и внезапной печалью. Плакала добрая пани Земняк, муж которой, отец Здиськи и Эдека, погиб на фронте. Погибли двое братьев Курыляк, Ян и Станислав, отец Люси и Тадека. Убили на войне Шайну, Станиша, Малиновского, Сташека Коня, Валика, всех и не перечислить. А сколько их исчезло на этой войне бесследно, как отец Сташека?
Сташек возвращался в свой вагон, ошеломленный, но обрадованный. Радовался, что нашел Здиську, своих приятелей по таежным походам на Пойму и Бирюсу — Эдека, Тадека Курыляка, Геньку Станиша…
Эшелону иногда надолго давали зеленый свет, и тогда они останавливались только, чтобы сменить паровоз, залить воду, засыпать уголь в тендер. А то загонят состав на дальнюю ветку, и неизвестно, сколько он там простоит — час, день, сутки. Были и запланированные остановки, во время которых пассажиров транспорта ТП-2564 снабжали провиантом или отправляли в баню. Поверив, наконец, что они действительно возвращаются в Польшу, люди стали задумываться над тем, что же их там ждет:
— Интересно, привезут нас на польскую границу, и что дальше? Что с нами будут делать, куда повезут?
— Как это, куда? У меня что, в Польше своего дома, своего хозяйства нет? Вернусь в Якубовку, там все мое.
— Бабушка, в какую Якубовку? Вы что, не знаете, что после войны Советы все наше Подолье отобрали? Терасполь, Залещики, Львов, ваша Якубовка, Тлустое, Червонный Яр, все теперь у них. Нет там, бабушка, теперь нашей Польши, нет вашего дома.
Бабушка Шайна долго не могла в это поверить, и никогда в жизни с этим не смирилась.
— Что за ерунду вы несете? Как это нет там Польши? Там же всегда Польша была. Куда же нас везут?
— В Польшу, бабушка, в Польшу. Только не в ту старую на Днестре, а в новую, на Одере… На новые земли, которые наши у немцев посе войны забрали.
— Я вам что, дерево, чтоб меня с места на место пересаживать? А что с моим домом, с моим полем?
Не могла всего этого понять бабушка Шайна. И не только она. Честно говоря, никто из возвращающихся не мог себе представить Польшу без места, в котором появился на свет, ходил в школу, где поколениями жила его семья, откуда в феврале сорокового года вывезли его в Сибирь. Каждый из них: от малышей, которые почти ничего и не помнили, до стариков, все эти годы в Сибири, всегда, неизменно связывал в своем сердце Польшу со своим родным домом, полем, садом, деревушкой или городком, костелом и протекающей рядом речкой. И такую именно родину каждый от рождения до самой смерти любил… Они едут в Польшу, радуются этому, они готовы за нее умереть, но вообразить себе эту новую Польшу без всех этих Ворволинцев, Залещиков, Гусятинов, Трембовли, Якубовок и Червонных Яров они не в состоянии. И уже совсем потеряными чувствуют себя те, которые в ссылке или на войне навсегда потеряли своих близких.
— Сибирь — известное дело, работай, надрывайся, милости не дожидайся! Но теперь? Как я там, на новом месте со своими сиротами устроюсь? Тебе хорошо, твой мужик на войне выжил, всем займется, все приготовит, а я как?
— Что ты говоришь!.. От него уже год ни письма, ни весточки, не знаю даже, жив ли он. А если Господь его помиловал, где его теперь искать?
Летит день за днем, глотает километры поезд, транспорт ТП-2564 уже на Урале.
— Народ! Конец нашей Сибири! Европа!
А «Европа» эта по обе стороны путей только тем и отличается, что нет здесь тайги, к которой они за все эти годы успели привыкнуть. Горки-пригорки, целые километры едва начавшей зеленеть степи, белые солончаковые озера и хилые березово-ольховые перелески. Хатенки бедные, Бог весть из чего склепанные, не то, что сибирские дома из первосортного лиственничного бруса.