Не диво, что при таких обычаях развелась ужей тьма-тьмущая. Их можно было найти и в грудах камней и в снопах соломы, они забирались в хлев, а то и ползали в доме, прямо под ногами.
Но пришло время, народ перестал верить, что ужи — добрая примета. Стали гнать со двора непрошеных гостей. Теперь при виде ползучих тварей всякий испытывал отвращение. А там, где ужей расплодилось великое множество, люди стали подумывать, как бы от них избавиться.
Так оно было и на Незабышевской мельнице возле Бытова. Мельницу окружали дремучие леса, и ужей там гнездилось видимо-невидимо. Всякий, кто проходил лесом, слышал, как в траве и кустарниках копошатся ползучие гады.
Больше всего нравилось им на самой мельнице в Незабышеве. Здесь ужи так освоились, что ни мельник, ни его помощники не могли с ними справиться. Не давали людям работать, да и только. Едва начинали молоть зерно, незваные гости подползали к мешкам с мукой и лакомились. А вечерами становилось жутко, когда они выползали изо всех углов и наполняли все строение шорохами. Никто из приезжих не решался теперь ночевать на мельнице, да и те, кто там жил, были сыты по горло таким соседством.
Но вот однажды на мельницу пришел старик. Лицо в глубоких морщинах, а на плечи спадают длинные седые волосы. Шел он издалека и попросился переночевать. Рассказали гостю об ужах да о том, как страшно ночевать на мельнице, а старик и говорит:
— Не боюсь я ваших ужей, как-нибудь сумею с ними справиться.
А как услышал, сколько хлопот доставляют хозяевам гады, взялся увести ужей с мельницы.
По душе пришлись мельнику стариковы слова, и пообещал он гостю, что, как тот уведет ужей с мельницы, заплатит ему за это сто злотых.
После этого уговора начал старик приготовления. Отправился в лес, нашел там какое-то дерево. Была это черная бузина, да не простая, а волшебная. Срезал он ветку и сделал свирель. Пела та свирель на разные голоса.
Вернулся старик из лесу. И едва наступили сумерки, велел всем уйти из дому и спрятаться кому в сарае, кому в хлеву. А сам сел на табурет посреди мельницы и начал играть на свирели из черной бузины.
Много ли, мало ли прошло времени, а только в доме вдруг что-то зашуршало. Изо всех углов — из-под ящиков, из-под колес и лестниц — поползли скользкие серые гады. Они подползали к страннику и вставали, вытягиваясь на хвостах. Казалось, волшебника окружила клетка из живых прутьев. А он все играл и играл, будто выжидал чего-то…
Наконец случилось то, чего ждал старик. Показалась огромная голова, а за нею туловище толщиною с человеческую ногу и длиннее самого рослого мужика. Глаза чудовища горели огнем. А среди других ужей этот выделялся еще и тем, что на голове его была золотисто-желтая корона. Неторопливо и важно подполз он к старику и присоединился к своим собратьям.
Музыкант обливался потом, казалось, вот-вот лопнет от натуги, а играть не переставал. Теперь ему некого было ждать, но он не отрывал взгляда от ужей, а из свирели лились такие манящие, такие чарующие звуки и будто звали:
Волшебник встал и не спеша пошел с мельницы прочь.
И — о, диво! Ужи поползли за ним, и впереди всех — самый большой. Человек продолжал играть и уходил все дальше и дальше к лесу. Это было невиданное шествие. Шел сгорбленный седой старец, а за ним, как покорные собаки, двигались сотни ужей.
Лились нежные, тоскливые звуки. И волшебник, хотя едва не падал от усталости, не прерывал своей игры. Это в ней была властная сила, что гнала ползучих гадов и довела их до самых королевских лесов. Там они и остались.
С тех пор в Незабышеве не водится этой твари.
Старик потом так ослаб, что долго не мог оправиться. А как выздоровел, то мельник после такой удачи не только дал ему сто злотых, как обещал, а еще и торбу старикову набил всем, что могло пригодиться путнику в дороге.