Он поднял труп девочки с камня, завернул в одеяло и пошел по ступенькам к лодке. Мужчины стояли над ним и смотрели, как он отплывает.
— У меня еще двое, — сказал Рудый, — Но очень жаль девочку.
Мужчины не отвечали. Врач поднял руку и стер пот со лба.
Рудый выплыл из порта и смотрел теперь, как этот берег в свою очередь отдаляется и пропадает за белесой дымкой тумана. Через час он не видел уже ни людей на молу, ни маленького красного маяка, ни мачт больших рыбацких баркасов.
Когда зашло солнце, небо покраснело, а потом стало бледно-голубым и светло-серым. Рудый видел, как отражаются в воде эти краски, но не думал о них. Он не замечал, что плывет быстро, что свернул влево, в сторону торчащего над водой остова старой баржи. Лишь обернувшись, он спохватился, что едва не наткнулся на этот остов, черный на фоне далекого мглистого берега и бледного неба. Заржавленные бока облепили чайки и кричали, встревоженные подплывающей лодкой. Рудый снова взмахнул веслами. Чайки сорвались с места, и какое-то время он слышал их крик и мощный шум крыльев над головой.
МАРИАН ПИЛОТ
Справедливость
Пение затихает; на потных лицах баб тускло блестят огоньки свечей.
— Пора, — вполголоса говорит мужик в черной одежде, дергая за рукав стоящего на коленях у гроба парня. — Слышь-ка, Бенек, пора!
Бабы перестают петь. Парень поднимается с колен, оборачивается.
— Обождем еще чуток, — шепчет он. — Мама наказывали, чтобы Франчик на похоронах был.
— Ксендз ругается, из костела уйтить грозится, — настаивает старик. — Что тогда делать будем?
— Заплачу ему вдвойне, — шепчет парень. — Не должен уйти… Мама наказывали, чтобы Франтишек был.
Старик вздыхает, смотрит на баб, те смотрят на него. Потом, прикинув что-то в уме, старик затягивает «Salvo Regina», бабы негромко подхватывают. Свечи догорают, горячий воск оплывает с подсвечников и мягко шлепается на пол. Старик, подталкивая баб, выходит из хаты.
Возница сидит на подножке брички, курит.
— Ну? — спрашивает он.
— Бенек ждать хочет. Ничего не слушает.
— Кони застоялись. — Возница хлопает кнутом по голенищу до блеска начищенных сапог. — И то, гляди, ждем сколько, морга два вспахать можно было бы.
— Что поделаешь, — вздыхает старик. — Его воля, мать поди хоронит.
— Втолкуйте ему, вы ж тут всему того… как его… — говорит возница. — Это ж наказание господне, столько ждать…
— И то скажу, — соглашается старик. Наступая стоявшим на коленях бабам на длинные хвосты черных платков, он идет обратно в хату. Трогает парня за плечо. — Пора, — шепчет он, — пора.
Парень поднимается.
— Вам тоже заплачу вдвойне!
— Что ты, что ты, — загорается стыдом старик, — Мне что. Тут ксендз вот прислали сказать: крайний, мол, срок.
— А мамин наказ как же? — колеблется парень. — А Франчпк?
— Пора, — не отступается старик. — Пора выносить.
Он машет рукой. Двое мужиков снимают гроб с лавки, ставят на пол, осторожно опускают крышку.
— Мама, — шепчет парень и вдруг начинает рыдать.
Старик обходит гроб, проверяя, плотно ли легла крышка. Потом из одного кармана своей черной одежды достает гвозди, из другого молоток. Нащупывает место, примеряется гвоздем. Дело идет у него гладко, без задержек. Он кончает работу, четверо мужиков, что постарше, поднимают гроб и, отвесив троекратный поклон у порога, переступают его. Возница подгоняет бричку, старики, сопя, устанавливают гроб. Бабы, сморкаясь и плача, кладут венки.
Мужик в черном берет прислоненный к окну крест, встает впереди похоронной процессии.
— Пошли, — бросает он вознице, поднимает крест высоко над головой и затягивает:
Бабы подпевают. Бричка со скрипом трогается с места. Мужик с крестом минует ворота и, порой оглядываясь, чтобы не слишком отрываться от погребального шествия, идет по извилистой, чуть проторенной по жнивью дороге. Время от времени, когда голоса женщин срываются на высоких нотах, он набирает полную грудь воздуха и выводит мелодию с таким усердием, что крест качается у него над головой.
Лошади идут медленно, колеса брички глубоко вязнут в песке и монотонно скрипят. Парень, идущий за гробом, то и дело выходит на обочину и всматривается в дорогу, часто исчезающую за поворотами.
Но вот он срывается с места и кидается к старику.
— Едет, — кричит он, — поглядите-ка, автомобиль.
Старик останавливается и опускает крест.
— Может, кто другой, — сомневается он.
Машина приближается в буром облаке пыли.