— Тебе кажется…
— Уверена.
— Ну и как это выглядит?
Никак не выглядит.
И она умолкла. Мы все еще стояли на шоссе, и я вспомнил, что говорила когда-то мать. Это было давно, я сейчас не помню, сколько мне было тогда лет. Было это до рождения Евы. Мать говорила это отцу, мы еще жили в старом доме над Бугом, она жарила картофельные оладьи, я очень хорошо это помню: «Я хочу второго ребенка, чтобы он не был одинок». А уже позже, когда родилась Ева, она мне сказала: «У тебя есть сестренка, и ты не будешь один на свете».
Себя она уже как-то исключала из моей жизни, словно ей предстояло жить отдельно либо умереть. Еве я ничего не сказал. Мы медленно шли к городу.
— Всего семь километриков осталось, сами дойдем, если никто не подберет.
— Не умрем.
Позади вспыхнули фары. Мы выбежали на середину шоссе, от наших рук на зеленую стену леса падали колышущиеся тени, но машина не остановилась. И вторая тоже. Наконец нас подобрал грузовик, и мы залезли в кузов. Встречный ветер с каплями, а иногда и струйками дождя бил нам в лицо. Я люблю, когда хлещет ветер в лицо, мне всегда кажется, что я что-то покоряю, хотя бы пространство. От такого ветра я чувствую себя сильнее.
Когда мы слезли с грузовика на пустой базарной площади в Макове, я спросил Еву насмешливо и, может, даже чересчур резковато:
— Куда это ты собираешься бежать?
Я знал, что она уже два раза убегала из дому, и сейчас подглядел, как она тайком собирала деньги.
— Все равно куда. Могу в Гижицк, в Склярскую и даже в Бещады, там у меня приятели есть.
— Попробуй только!
— А мне скучно с ними.
— Сама виновата. Терпеть не могу этих дурацких штучек.
— Ты бы тоже с ними не выдержал. Они меня держат при себе как игрушку. Но это им не удастся.
— Вот вырастешь, тогда и уйдешь, а сейчас тебе рано думать об этом.
— Какой ты зануда!
«Конечно, — подумал я, — на десять лет старше тебя. Могла бы довериться моему опыту. Только не захочешь. А потом будешь несколько лет тосковать, пальцы кусать от тоски по тому теплу, которое дает дом. И когда обманет тебя парень, какой-нибудь первый попавшийся паразит, будешь умирать от отчаяния. Но зачем тебе об этом говорить. Ты же только посмеешься».
— Они купили мне проигрыватель и пластинки, дают деньги на разные поездки, на все что захочу дают, лишь бы я осталась. Хотят, чтобы я навсегда осталась там, где отец молится своим богам.
— Каким богам?
— Медалям своим.
— Ну и как это выглядит?
— Достает их из ящика стола и начищает или с Голомбеком разбирает сражение.
— Какое сражение?
— Ну, ихнее, партизанское. Отец часто рассказывает, что они могли бы его выиграть, если бы с другой стороны напали на немцев. Мать обычно молчит, но хочет, чтобы я была с ней. Учит меня вязать и все боится, что меня кто-нибудь соблазнит.
— Что ты сказала?
— Ну, соблазнит. А я так даже мечтаю, чтобы это скорее случилось.
Тут уж я не мог не расхохотаться.
Наконец мы свернули в узенькую улочку, где был наш дом, то есть дом, в котором я прежде жил. Было темно, и шел дождь, не очень сильный и не очень веселый, а такой спокойный, как будто тучи плакали. Светились редкие фонари, бросая светлые пятна под ноги фонарных столбов.
Школа стояла совсем темная, лишь в левом крыле, где был интернат, поблескивали огонькп. Когда-то там на подоконниках мы играли в «перышки».
Возле нашего дома стояла машина Голомбека. Мы вошли в квартиру, как в давние времена, и я вдохнул знакомый застоявшийся запах старых сапог в передней. На миг мне показалось, что я опять мальчишка в скаутских коротких штанишках. В шкафу уже не было зеркала. Я открыл дверь в комнату, а Ева осталась на кухне с матерью. Отец и Голомбек сидели за столом и заправлялись.
— Выпьешь? — спросил отец, и я не заметил, чтобы он был обижен или зол.
— Охотно…
— За взвод сержанта Завиши, — предложил Голомбек.
— За взвод сержанта Франтишека Завиши, — громко сказал я, добавив имя отца.
Я поднял рюмку, а они торжественно встали.
— За тех, кто с нами, — расчувствовавшись, добавил я.
— А нас только двое, — сказал Голомбек.
— Как двое?
— Нас только двое осталось от взвода, сержант Завита и я…
— Отец, ты никогда не говорил об этом.
— Ты никогда не спрашивал.
— Мне так неловко, что я вылез из машины…
— Да ладно, — сказал Голомбек, — я не сержусь. Молод ты еще, сынок, чтобы нас понять.
Из кухни донесся спокойный Евин голос, она, кажется, раздумала убегать.
— Ваше здоровье! — сказал я отцу и Голомбеку.