В седьмом часу утра ребята со склада погрузили всю почту на тележку и под наблюдением капо Энгеля повезли ее по баракам, выкрикивая на ходу номера заключенных, которым было что-либо прислано.
Посылку обычно вручают и открывают в присутствии номера и старосты барака — и это всегда отнимает какое-то время, но, поскольку при случае можно, разумеется, что-либо купить или продать, проволочка эта приятна и желательна. Вот только капо Энгель сегодня не в духе: то ли утром суп пришелся ему не по вкусу, то ли он объелся луком, который дал ему шеф склада, когда выяснилось, что номер — получатель лука — вычеркнут из списка, кто его знает. Так или иначе, он подгонял вовсю, и ребятам со склада осточертела эта нынешняя бесполезная раздача почты.
А ведь порой все бывало по-другому.
Капо Энгель в таких случаях любил устраивать перекуры, сам торговал и ребятам разрешал, не прочь был и поболтать со старостой о последнем транспорте с востока и о том, что в крематории пробка и если так пойдет дальше, то их маленький уютный лагерь превратится в вонючую мертвецкую.
Но сегодня капо Энгель — в прошлом Карл Энгель, мужской и дамский мастер из Шарлотеибурга — понукал ребят со склада как на пожаре, словно вот-вот война кончится или стрясется еще что-нибудь в этом роде. А все было в полнейшем порядке. Охрана уже включила прожекторы, и в их свете бетонные столбы ограды отбрасывали на середину лагеря длинные тени. В снопах света роились снежинки и медленно падали на землю. За воротами фыркнул автомобиль, увозя штурмфюрера Коблера в город на заслуженный отдых. Было тихо, только откуда-то со стороны эсэсовской столовой раздавалось пение охранников и завывание офицерского пса.
Под деревянными подметками похрустывал свежий снег, скрипела всеми четырьмя колесами тележка, а ребята думали, что раз господин капо так сегодня торопит, то, вероятнее всего, он озяб и хочет побыстрее вернуться к себе.
Но ведь все прекрасно знали, что у господина капо под арестантской курткой отличная кожанка, которая греет его и не дает застынуть крови. Господин капо любил повторять, что в мороз нет ничего лучше кожанки, тем более кожанки, купленной у эсэсовца за полновесные доллары, что на такие вещи не следует скупиться.
Когда въехали на четвертое «поле», у них оставалась только та огромная посылка, над которой так долго качал головой шеф склада и при виде которой штурмфюрер Коблер даже выругался.
На скрип тележки, поджидаемой в тот день многими, вышел староста барака Кудлинский и, поправляя одеяло, накинутое на голову, учтиво приветствовал капо, а затем степенно, неторопливо и обстоятельно принялся переворачивать с боку на бок посылку и удивлялся, что она такая большая.
— Зайдем в барак. И принимай почту, — нетерпеливо сказал Кудлинскому капо Энгель.
Ему осточертела эта езда по лагерю, и он не чаял вернуться к себе, где собирался разделить с друзьями скромный праздничный ужин и распить литровку спирта, которую уступил ему вчера штурмфюрер Коблер. Весь день его это преследовало, он не мог дождаться сумерек.
— Номер 886021, — прочитал при свете фонаря Кудлинский и поправил на себе одеяло, так как снег был мокрый и прилипал к одежде.
— Живее, живее! — торопил капо Энгель. — Пора с этим кончать, господа. — И махнул ребятам, чтобы те несли посылку в барак. — Будет в вашем бараке настоящее рождество, — сказал он Кудлинскому. — Только побыстрее.
— Не будет, господин капо, — ответил Кудлинский и потушил фонарь. — Не будет. Этот номер отправлен в ревир, господин капо, у меня его уже нет. Флегмону схватил и понос, — добавил он грустно.
— Ты уверен?
— Уверен, господин капо.
Капо Энгель принялся ругать все подряд: почту, этот мир, где ему пришлось стать лагерным капо, мать Кудлинского, которая была тут ни при чем, а особенно поляков и этого проклятого арестанта, который умудрился схватить флегмону как раз в сочельник и именно тогда, когда его семейство прислало ему эдакий тюк.
Ревир был на другом конце лагеря возле первого «поля», так что все это еще больше их задерживало. В тот момент капо Энгель готов был поклясться, что литр спирта, выторгованный за две пары французских шелковых чулок, этот литр, который теперь оберегали друзья, давно уже пропущен через их мочевые пузыри.
Поэтому, когда Кудлинский, горбясь под одеялом, вежливо попросил окурок, капо дал ему пинка в зад и добавил рукой, так что Кудлинский плюхнулся в грязь.
А потом захрустел снег под деревянными башмаками, заскрипела всеми четырьмя колесами тележка и посылка поехала дальше.
Кудлинский поднялся и отер лицо, недоумевая, откуда эта вспышка гнева у Энгеля, почему он разозлился на него, который много лет прожил в согласии с капо, и даже припомнил те времена на заре существования лагеря, когда они спали рядом на нарах. Была тогда такая ночь — он хорошо ее помнит, хотя тот забыл, — когда жизнь господина капо не стоила и миски баланды. Кудлинский вынес его в уборную, так как в бараке шла селекция — отбирали больных для отправки в крематорий. Капо Энгель был тогда тощий, легкий, точно перышко, и такой же обовшивевший, как и он, с той только разницей, что совсем уже раскис и поскуливал. Позже, в благословенную пору преуспеяния, Энгель, казалось, был способен к благодарности. По крайней мере хоть угощал окурками, но рыжий всегда рыжим и останется.