Чего это им приспичило разыскивать этот больной номер 886021? Посылку надо вручить! Подумаешь! Если бы сам капо так не дрожал за свою шкуру, все можно было бы иначе устроить. Но это уже не сорок второй год. Теперь никто ради жратвы не станет рисковать головой, тем более капо, которому неплохо живется и который даже носит кожанку под полосатой курткой. Уже не те времена, когда человек готов был пойти на плаху, лишь бы перед смертью хоть чем-нибудь набить брюхо. Теперь вроде появилась надежда, что удастся выжить. Ну, а в таком случае…
Староста вошел в барак, кое-как счистил с себя грязь, улегся на свой топчан, отгороженный одеялами от остальных заключенных (благодаря чему тут было немного теплее), и задремал. Он то и дело просыпался от дрожи в ноге, неизменно тревожащей его сон с тех пор, как на допросе в гестапо его попотчевали свинцовым кабелем по хребту.
Тот малый, которого отправили в лазарет, тот больной номер 886021, был парень что надо. Такие нечасто встречаются, хотя Кудлинский повидал немало и принадлежит к тем немногим из первого транспорта, которым посчастливилось выжить. Малый умел держаться, словно проел на лагерной похлебке зубы, а ведь сидел всего год с небольшим. Уже через месяц Кудлинский смекнул, что этот малый — крепкий орешек. Такие быстро угадываются при некотором опыте, а у Кудлинского глаз был наметан. Тот никогда не менял свою порцию похлебки на сигареты, как это делали другие. Что получал — восемь штук на две недели — выкуривал, но не более. Многие из-за этого испеклись. Привяжется какой-нибудь доходяга и искушает: «Дай суп за курево» — и сует под нос сигарету, от запаха табака прямо кишки сводит, в глотке горит. Самые крепкие раскалывались. А он — никогда, тот малый, что в ревир попал.
Кудлинского снова встряхнула внезапная судорога, контузия особенно докучала в холодную пору. Он ощущал мокрые пятна на арестантской куртке, кто знает, когда они высохнут. И опять забылся в беспокойном сне, состоявшем из обрывков мыслей, ощущения холода и дрожи в конечностях.
И есть тот малый умел как следует. Любо-дорого было поглядеть, как он принимался за свою миску. Пайку хлеба никогда с собой не таскал. Проглатывал в два счета, собирал крошки, миску и ложку вылизывал — оглянуться не успеешь, а он уже готов. Кудлинский знает таких, что канителятся, хлеб припрятывают, а потом выменивают у какого-нибудь сопляка на сигарету или кусочек брюквы. Таким грош цена. И от них никакого толку не будет в лагере. Оно и понятно! Плоть человеческая свое требует, не терпит неожиданностей. Плоть человеческая любит порядок, брюхо — тоже. Есть надо столько, сколько велят и сколько дают, но систематически. Организм можно приучить к лагерному пайку. Только надо уметь. Главное — есть по уставу, тогда сможешь продержаться. Только не глупи, не ешь натощак копчености из посылки, если родным твоим пришла в голову идиотская мысль прислать тебе, доходяге, копчености, чтобы ты окреп и выжил.
Кудлинский вздрогнул, очнулся, и вдруг им овладело любопытство, жгучее любопытство: с чем же эта огромная посылка для номера 886021? И на что она? Ему уже ничем не поможешь. Последнее время в ревире каждый день селекция. Может, тот малый уже лежит в снегу. Ведь теперь — с той поры как пошли транспорты с востока, из лагерей, оказавшихся в прифронтовой полосе, — крематорий не справляется. Да и ревир слишком мал. Зондеркоманда временно складывает трупы штабелями возле крематория. Кудлинскому это хорошо известно, ибо отсюда, с четвертого «поля», до крематория рукой подать и когда жгут, то дым относит сюда, и потому бараки на этом «поле» почернели от копоти, хоть и построены позже других.
Вероятно, где-то там, на снегу, лежит этот малый. Ребята из крематория сегодня, вчера и позавчера здорово повозились вот с такими, личный состав зондеркоманды остался прежним, а транспорты все прибывают. Труба крематория буквально давится дымом, и, если дальше так пойдет, кто знает, что будет. Долго ли можно вот так складывать трупы, месяц, два? И что потом? И в таком виде, в конце концов, оставлять нельзя. А пока велено складывать штабелями: три метра на пять, номер к номеру, да так, чтобы всегда было ровно и не разваливалось. Ноги — голова, ноги — голова. До весны чтоб пролежали.