— Смотри, — обратился Зигмусь к напарнику, — вон тот, кажется, готов, верно? — И с любопытством воззрился на заключенного, которого комендантский пес уже оставил в покое.
Обмороженный едва повел взглядом за указующим перстом Зигмуся и лениво буркнул:
— Возможно. — И озабоченно склонился над своими вылезшими из башмаков портянками, насквозь промокшими оттого, что без конца втаптывались в снег и грязь.
Тепло ног не давало портянкам обледенеть. Он попытался отжать их концы, а потом аккуратно, четкими движениями обернул ступню и щиколотку и только тогда втиснул обмороженную, распухшую ногу в башмак. Во время этой манипуляции она слегка побаливала, однако на сей раз еще уместилась, вошла. Он подумал, что надо надрезать верх башмака, как только представится возможность, не то в один прекрасный день он просто не выдержит боли, втискивая ногу в эту деревяшку.
Собаки заливисто лаяли, капо носились вдоль шеренг и, прикидываясь перед начальством ревностными служаками, хлестали заключенных, а господа офицеры и лично комендант с нетерпением подумывали о том, что их дожидается праздничный стол, — так проходил штрафной апель по вине исчезнувшего беглеца, во имя утверждения порядка и во славу тысячелетнего рейха, который научил своих сынов карать и приобщать к порядку нынешнее и будущие поколения.
Капо Энгель пошел потолковать со знакомыми — надолго ли это, они не знали, поскольку дело было в том, что староста, забивший тревогу, просто обсчитался и все как будто на месте, о чем коменданту не доложишь, ибо старосту за это бы вздернули, следовательно, ничего не остается, как подсунуть какой-нибудь номер или доложить, что пропавший найден мертвым в уборной или где-нибудь в другом месте. Нельзя же обнаружить перед господином комендантом и офицерами, что все это липа и что апель устроен без толку. Мало одного — все старосты этого «поля» угодили бы в печь!
Энгель вовсе пригорюнился, узнав, насколько плохи дела, и вспомнил о литровке спирта, которого ему, видимо, так и не понюхать сегодня.
Зигмусь и парень с обмороженными ногами сидели на тележке и ждали, когда все это кончится, дорога освободится и они смогут доставить посылку больному в ревир и обретут покой. Но пока ничто не предвещало окончания штрафного апеля; капо носились как угорелые и лупили заключенных, офицеры нервничали, а господин комендант курил сигарету за сигаретой. Оно и понятно, подобные вещи в лагере нечасто случаются. Да еще в такой день!
— В ревир идти советуешь, — продолжил прерванный разговор парень с обмороженными ногами, просто чтобы сказать что-нибудь.
Не так-то легко сидеть на морозе с пустым желудком, опухшими ногами и не двигаться. Тотчас появляются мысли о жратве, донимают человека, доводят до тошноты и неотступной сосущей боли под ложечкой. Надо о чем-то говорить.
— Только в ревир, — подтвердил Зигмусь.
— Тогда уж лучше вернуться в каменоломню, — возразил обмороженный. Он помолчал с минуту и объяснил: — Видишь, зима.
— Ну, зима, — согласился Зигмусь, — И что из этого?
— Много чего, брат, очень много. Ровно столько, чтобы туда не соваться. Попробуй сунься зимой в ревир, когда там нету окон.
— С каких это пор? — спросил Зигмусь.
— Да с некоторых пор, — уклончиво ответил обмороженный, но, видя, что тот не настаивает на уточнении, добавил: — Старший врач еще осенью приказал выставить стекла, чтобы больные закалялись да побыстрее выздоравливали. А ты мне советуешь в ревир. Чего я там не видал? Ни ложки, ни миски собственной, все отбирают. Так уж лучше в рабочей бригаде. По крайней мере барахло на тебе, — пояснял он не спеша, — и под одеяло в нем можешь залезть. А там, в ревире, велят спать нагишом, и господин Освальд Бек блюдет инструкцию.
— Я даже не знал, что в ревире творится такое, — сказал Зигмусь, поерзав на дощатом борту тележки, который впивался в тело. — Не знал.
— А ты пойди да загляни в окна, — продолжал обмороженный. — Настоящая мертвецкая. Если кто закалится настолько, что ему уже ничто не может повредить, то его выбросят в окно, и хорош. Снегу там намело горы, а мало, так еще подвалит. У ревира сейчас — как возле крематория.
— Я давно уж там не был, — сказал Зигмусь и опять закопошился на тележке. Немного помолчав, он дружелюбно сказал: — Оказывается, у нас не так уж и скверно.
— Конечно, — поддакнул паренек с обмороженными ногами.
— Ничего не скажешь. И жратву и кое-что другое организовать удается. Есть чем поторговать. — И Зигмусь начал перечислять, чем можно разжиться на складе, если иметь голову на плечах да не упускать удобного случая. — Так уж оставайся с нами, — заключил он доверительно, — может, какое-нибудь дельце вместе провернем.