— Почему бы и нет? — снисходительно согласился парень с обмороженными ногами. — Можно.
— Видишь ли, — оживился Зигмусь, — у меня есть немного чулок. Шеф бы купил их, наверняка купил бы. Но мне нельзя идти к нему с этим. Отнимет и еще надает по морде. — И Зигмусь еще раз подробно объяснил, почему нарушились его торговые связи с шефом склада, а напарник понимающе кивал головой. Когда вся история была обстоятельно изложена, они умолкли и повернули головы в сторону плаца.
Там все было по-прежнему, и ничто не предвещало, что апель кончится и они смогут, проехав длинное «поле», доставить огромную посылку в ревир больному номеру. Шеренги каменотесов стояли в свете прожекторов недвижимые, серые, слинявшие. Береты, полосатые куртки и башмаки покрывала толстым слоем известковая пыль. Она осела хлопьями на бровях и заросших лицах, забилась в морщины и складки одежды, ибо это были грязные бригады, эти люди редко мылись. Выстроенные рядами, они демонстрировали сейчас господину коменданту, офицерам, их псам и своре капо свое послушание и готовность держать ответ за нарушение порядка.
— Послушай, ты, — прервал молчание Зигмусь, — давно сидишь?
— А, здесь? — сказал парень с обмороженными ногами и умолк на минуту, подсчитывая в уме. — Здесь — полгода. Да, будет полгода.
— А раньше?
— До этого сидел несколько месяцев в разных местах, — неторопливо припоминал он. — Всего вместе год будет. Не меньше. — И принялся перечислять места, где сидел, а Зигмусь внимательно его слушал.
— Эти обморожения у меня еще оттуда.
— Ага, — поддакнул Зигмусь.
— Бензин впрыскивал, чтобы в ревир попасть, — сказал парень и сунул палец под портянку. — Опухоль получилась и свое сделала. Но была зима. А это для бензина время неподходящее, — пояснил он.
— Да, не тот сезон, — подтвердил Зигмусь. — Летом удается.
— Летом совсем другое дело, — сказал обмороженный и, надсадно закашлявшись, сплюнул в снег.
— А баба у тебя есть? — допытывался с любопытством Зигмусь, который попал в лагерь совсем желторотым юнцом.
— Есть, конечно, есть.
— Ты женат или просто так? — не унимался Зигмусь.
— Не женат, но девчонка была, — доверительно сообщил парень с обмороженными ногами.
— Значит, невеста.
— Да.
— А она… — Зигмусь замялся, — красивая?
— Так себе, — ответил обмороженный, — обыкновенная.
— Наверно, брюнетка? — допытывался Зигмусь.
— Нет.
— Тогда блондинка?
— Нет. Обыкновенная шатенка.
— Наверно, она красивая, — предложил Зигмусь. — Была красивая. Шатенки всегда красивые, — добавил он тоном знатока.
— Как для кого, — промолвил обмороженный и печально взглянул на размотавшуюся портянку, концы которой начинали замерзать.
Было холодно сидеть на тележке и ждать, пока кончится апель. Ветер забирался под одежду, ступни и бедра деревенели. Била мелкая дрожь, и ничто не предвещало конца апеля. Не известно, когда они смогут пересечь второе «поле» и доставить посылку в ревир. Между тем светила луна, носились капо, вытаскивая то одного, то другого из рядов, а пес господина коменданта даже помочился от большого волнения, а может, попросту озяб от долгого стояния на снегу.
За колючей проволокой белели высокие горы, и оттуда дул этот ветер. Там пролегали лыжни, катались на лыжах люди, но в эту пору наверняка никого не было, все, пожалуй, уже спустились вниз к себе, в теплые дома.
IV
Когда наконец подъехали к ревиру, над лагерем и горами спустилась ночь, а больные, расчесывая под одеялами струпья, мерзли и дожидались рассвета. Днем теплее, чем ночью, днем выдают баланду, днем можно погреть руки горячей миской. Лагерные ночи долги, а в ревире они бесконечные. Люди, работающие в каменоломне, спят крепко, и складские, набив за день брюхо, тоже не жалуются, а ревир по ночам главным образом чешется, ощупывает пролежни, малость дремлет, а чаще всего поплевывает — таковы уж люди доктора Бромберга, который постоянно твердит им, что предпочел бы ворочать камни, нежели иметь с ними дело.
Доктор Бромберг частенько повторяет, что, если его не оставят в покое с этими флегмонами и чирьями, он уйдет отсюда и тогда старший врач назначит вместо него какого-нибудь негодяя, который наверняка не будет с ними цацкаться, как он, доктор Бромберг, а просто всех сразу отправит в печь, куда им уже давно дорога. Но это только слова, доктор Бромберг не бросит ревира по своей воле.