— Был у нас такой в Тлуще, — не унимался второй, — так он спьяну в бабу топором швырял…
— Что ты говоришь? — удивлялся от нечего делать первый.
— Да. Я сидел с ним, так он мне сам рассказывал. Почти каждую неделю его забирали. А случались такие невезучие месяцы, когда он всего пару дней бывал дома, не больше. Жена, как только он на нее набрасывался, окно настежь — и давай орать на весь двор. А дворник был ею заранее подкуплен. Ну, тот прямым ходом к постовому. Постовой мужика за шиворот и под арест. Вредная была баба, жизнь ему погубила.
— И долго так было?
— Да, тянулось. Но как-то раз угодил он в нее и все кончилось. Упрятали его на пятнадцать годков. А мог бы мужик карьеру сделать. Всех полицейских знал в лицо, будто детей родных. Они ему частенько говорили: «Ты, Гжеляк (Гжеляком он звался), погибнешь, если в полицию не вступишь».
— И не согласился?
— Нипочем. Что поделаешь!
Доктор Бромберг, устав ходить по бараку, незаметно приблизился к санитарам и жадно слушал захватывающую историю Гжеляка, у которого было много хлопот с женой и блестящее будущее и который вдруг угодил в тюрьму, перечеркнув тем самым все надежды, какие связывали с его персоной блюстители порядка и граждане города Тлуща.
VI
От ревира до крематория рукой подать, не может эта дорога быть длинной: больным ближе всех к печам. Об этом не забыли инженеры, строившие лагерь. Едва успел Винярек перекинуться на ходу словечком с Кудлинским, тем, что с четвертого «поля», как уже очутился возле крематория.
Тут никто не шлялся. Прожекторы у колючей проволоки были потушены, но в здании горел свет. Слышались голоса — ребята из зондеркоманды еще бодрствовали.
Отворил Виняреку высокий угрюмый «трубочист» и, даже не выслушав, зачем он в такую пору пришел, взял его под руку и рывком втащил в помещение. Винярек почувствовал, что «трубочист» уже пьян.
Здесь было тепло и светло. Ребята из зондеркоманды уже разложили возле печи свои матрацы. Двое готовили ванну лейтенанту. Ибо лейтенант Гирш, уже год являвшийся шефом зондеркоманды, приказал установить себе здесь фаянсовую ванну и, чтобы подчеркнуть частный, сугубо личный характер оной в таком месте, распорядился поместить ее скромно, в самом уголке, и огородить деревянным барьером. С тех пор как он принимал ванну в крематории, он ни разу не простужался, хотя имел к этому исключительное предрасположение, от которого прежде очень страдал.
Надо сказать, что лейтенант Гирш лучше всего чувствовал себя среди своих людей и, как бывший дезертир, разжалованный и обесчещенный, которому только в лагере вернули звание, избегал — то ли по причине врожденной гордости, то ли из-за стыда — торжественных собраний офицерского состава. Например, такого, как сегодняшнее рождественское, отнюдь не носящее служебного характера и посему не требующее обязательного присутствия всех лагерных чинов. Подлинной страстью лейтенанта, страстью, равной, быть может, его любви к чистоте, была музыка. Об этой его склонности знали почти все, а уж особенно славные ребята из зондеркоманды. Он заставляет их петь величественные маршевые песни и постоянно разучивает с ними новые. И даже сам господин комендант, вызывая к себе лейтенанта Гирша, не забывает осведомиться об «успехах его хора» — шутливо, но отдавая должное склонностям своего офицера.
Сегодня зондеркоманда тоже поет. Когда Винярек появился на пороге, все разучивали новую песню, песню об Анне-Марии. Восхитительная песня! А как совершенны ее слова и мелодия! В первом куплете солдаты спрашивают Анну-Марию, куда она идет, а она им отвечает, что в город — в город, где стоят солдаты. А во втором куплете солдаты спрашивают Анну-Марию, что она ищет в городе, а она им отвечает, что ищет одного солдата — солдата, который ее полюбит.
Через минуту и Винярек пел вместе с зондеркомандой восхитительную песню об Анне-Марии, а лейтенант Гирш в истинно праздничном настроении дирижировал с помощью своего хлыста, с радостью предвкушая омовение, приятный вечер в кругу своих парней, третий — самый прекрасный — куплет об Анне-Марии и предполагаемый в недалеком будущем отпуск, который он недурно проведет в своем родном Любеке.
Ребятам из зондеркоманды неплохо живется со своим шефом. Конечно, работы хоть отбавляй, бывает, даже выспаться некогда, особенно последнее время, с тех пор как начали поступать все новые и новые транспорты из восточных лагерей, оказавшихся в опасности. Мало того, что сутки напролет, без передышки приходится сжигать трупы, так прибавилось новое занятие: укладка штабелей. Правда, каждый транспорт кое-что привозит, даже самый бедный, а в чьи руки все это попадает, если не в руки парией из зондеркоманды? Лейтенант Гирш не запрещает брать и, чего не заметит, того не отберет. А то, что он любит песенки и велит их петь, ну разве это уж такая большая беда?