— Жизнь я себе устрою, — продолжал Зигмусь. — И всего отведаю. Как думаешь? После этой войны будет лучше?
— Да, после этой войны всем будет хорошо.
IX
Было поздно, и все понимали, что пора с этим кончать: и капо Энгель, которого донимали беспросветные мысли об утраченном спирте, и окоченевшие парни со склада, уже третий час торчавшие на морозе, и капо ревира Освальд Бек, которому наскучила затянувшаяся забава с посылкой, и Винярек, который, расставшись с Кудлинским, прибавил шагу и подкатил к ревиру с такой демонстративной поспешностью, что даже тележка гремела и скрипела всеми своими кривыми, разболтанными колесами.
Освальд Бек вышел из барака и, проверив номер человека, извлеченного из штабеля, велел внести его и положить на нары. Тут и Массимо завершил свой забег. Капо ревира критически оглядел его, словно извозчик взмыленную быстрой ездой лошадь, и приказал Виняреку заняться с ним пятнадцатиминутной гимнастикой. И ни в коем случае не дать ему разгоряченному лечь под одеяло. А затем круто повернулся и, не оглядываясь, вошел в барак.
Винярек схватил едва стоявшего на одной ноге итальянца за тощую шею и удивился, что он такой хилый, легкий и выскальзывает у него из рук. Для отрезвления раз-другой сунул его в снег и начал гимнастику по старой испытанной системе Освальда Бека, который всегда считал, что нет ничего благотворнее вовремя проведенной гимнастики.
Над ревиром, над всем лагерем, опоясанным колючей проволокой, бодрствовали на своих вышках часовые в войлочных бурках и высматривали рассвет на восточной части неба. Он принесет смену караула. А дальше уже ничего не было. Только огромные белые горы вздымались вокруг, словно вторая линия караульных постов, а выше сверкала луна, холодная и чистая, как дно вылизанной миски.
Массимо падал, вскакивал и снова падал. Винярек передышки ради перемежал команды руганью. А парни со склада, коченея, стояли возле барака, и каждый думал о своем. Грянул выстрел, и стая черных птиц взлетела в той стороне, где стоял крематорий. Это стражник, сонный и истомившийся от скуки, спугнул ворон, облепивших штабеля. Впрочем, в лагере царила тишина.
Комендант, вернувшийся наконец со штрафного апеля, давал праздничный ужин, созвав всех офицеров. Отсутствовали: штурмфюрер Коблер, получивший увольнение в город на двадцать четыре часа, и лейтенант Гирш, шеф зондеркоманды. Он уже принял ванну в крематории и разучил со своими ребятами новую песенку об Анне-Марии. Парии из зондеркоманды пьют в открытую, им это позволено, и обмывают вместе с лейтенантом свою поездку в Мексику, где, как уверяет лейтенант Гирш, они скоро потребуются. А заключенные крепко спят после штрафного апеля и холодной похлебки. Завтра их погонят на работу на час позже. Каждый, как может и как того требует установленный веками порядок, проводит рождественскую ночь.
А в ревире посреди барака вскрывали посылку для номера 886021. Наконец-то капо Энгель дождался! Сейчас он помчится к своим в надежде, что ему оставили хоть на донышке. Больные на нарах тянут шеи, а те, что лежат поближе, сгрудились вокруг Освальда Бека.
Освальд Бек, как того требует лагерный закон, велел положить посылку на нары, где лежал извлеченный из штабеля номер 886021, и здесь в присутствии капо Энгеля она была принята.
— Ух, крепкий! — сказал один из санитаров.
— Чего ты хочешь, человек — двужильная скотина, — отозвался второй.
— А как же… лопатой не добьешь.
И кажется, они были правы, ибо, когда капо Энгеля уже выпроводили на склад, а Освальд Бек, разогнав по своим местам зевак, вскрыл посылку, вытащил и грудинку, и топленое сало, и колбасу, и сигареты, и длинную жестянку с печеньем, когда на дне остались сухари да немного луку и староста наконец оглядел лежащего на парах адресата, а санитары доктора Бромберга начали растирать его, пролежавшего в штабеле почти десять часов после утренней селекции, номер 886021 оттаял в тепле ревира и подавал еще некоторые признаки жизни.
АНДЖЕЙ ГЕРЛОВСКИЙ
Сирокко в Грохолицах
Было тогда на свете два достойных друг друга парня. Рыжий Здзих ну и, конечно, я. Ведь в шестнадцать лет только твой лучший друг тебе ровня. Временами соглашаешься it на третьего. Но в нашем случае с тем третьим, Олеком Платом, никакой проблемы не было. Возраст Плата, который был старше нас лет на пятнадцать, сам за себя говорил. Плат был лесничим. Все лето он жил в пуще, в полуразвалившейся сторожке, километрах в двадцати от Грохолиц. Мы с Рыжим работали тогда в тминном кооперативе. Каждый день можно было наблюдать, как мы с ним восседаем на тяжелой платформе, запряженной двумя огромными першеронами. Примерно раз в неделю мы останавливались возле бара и закупали для Плата пиво, хлеб, мясо. Плат всегда просил нас прихватить для него еще и бутылочку водки, потому что он чертовски тосковал. Тогда нам приходил ось всячески изощряться, потому что Элька, его жена, работавшая в то время в баре, даже слышать не хотела о том, чтобы кому-нибудь из нас продали хотя бы четвертинку. Она знала, что так или иначе это попадет в руки мужа.