Признания! И он медленно вышел из-за полки. Он ни о чем не думал. Постоял минуту в нерешительности, потерянный, никому не нужный. Теперь все зависело от него. Он мог подойти к ним, сказать все, осчастливить Модзинского. Имел ли он на это право? 11 удивился самому этому вопросу. Право? Ну да, Модзинский сделал то, что ему не удалось. Модзинский способнее его. Разве это означает, что в жизни у него не будет неудач? Пусть попробует схватить удачу за хвост. Какое мне до этого дело? Модзинский ведь не спрашивал его о проблеме Релленберга. Имеет ли он право губить свою жизнь ради счастья Модзинского?
Он достал сигарету, сунул ее в рот. Потом, не раздумывая, подошел к ним. Медленно, низким, сдержанным голосом объяснил он Модзинскому, что тот решил задачу Реллеиберга. Потом взял его рукопись, сказал, что обработает ее, и вышел, оставив его с Рыловой, счастливого, сияющего…
То, что через две недели после описанных событий в работе Модзинского была найдена ошибка, уже не имеет значения. Важна та тихая спокойная ночь, в которую он входил смело, с высоко поднятой головой, снова садясь за стол, заваленный бумагами.
Ибо каждый так же, как и он, отправляется в собственную ночь, чтобы найти оправдание своему существованию и своим усилиям, чтобы побороть свою собственную душу.
ЭРНЕСТ БРЫЛЛЬ
Горько, горько…
— Яська, ты с ним туда не пойдешь! — сказал я своей сестре, когда сват, зачерпнув кружкой самогону из только что принесенного ведра, объявил, что «петухи уже пропели и пора куру попридушить насед…».
— Не пойдешь, не пойдешь, провалиться мне на этом месте, — бормотал я, обращаясь к выходящей сегодня замуж Яське, упорно запихивая при этом под стол валявшегося у меня на пути кума, нашего ближайшего соседа. — Не ходи, — умолял я, складывая перед нею руки, словно перед ксендзом. — Это же хамы…
— Но ведь они дальние родственники матери, — испугалась сестра, наклонившись ко мне, ослабила узел на галстуке и нечаянно оторвала при этом пуговицу на рубашке.
Франек, ее жених, а после полудня — муж, уже давно сидел с расстегнутым воротом, и было видно, как у него ходуном ходит плохо выбритый кадык. Мои дружки поговаривали, что он, наверное, боится повести Яську, как полагается, на супружеское ложе и уже подумывает, не попросить ли кого-нибудь о помощи.
Об этой помощи судачили, пожалуй, уже с час. Я слушал, и поначалу все это казалось мне даже смешным, как это всегда в таких случаях бывает на свадьбах. Я и сам точно так же рассуждал о женщинах, которые не были моими сестрами. После второй кружки приятели даже спросили меня насчет Яськи — какая, мол, она из себя, небось видел ее, ведь случается же нередко, что сестру видишь всю с ног до головы. Я подтвердил, что действительно видел ее всю — оно так и было на самом деле, — и стал хвастать, что через минуту в постели ей придется Франека граблями искать. Такие они, эти Куркуцы, маленькие все…
— Как лилипуты, но с такими… — показал Збышек.
— Хочешь верь, хочешь нет, — скривился я, — по мне Яську жалко.
— А на что у него годится? Только в носу ковырять, сразу видно…
Мои кумовья тихо засмеялись, и мы пропустили еще по кружке. Как раз в это время сват громко крикнул: «Горько, горько!», и нам оставалось лишь присоединиться к его требованию.
— Смотрите, как Яська его схватила, — шепнул мой кум, облизывая потрескавшиеся губы, — Как она его схватила…
Франек уже был готов. Он с трудом поднял свесившуюся над перепачканной скатертью голову, задрал лицо кверху, и свет лампы как бы окутал его потную физиономию, а он раскрыл рот, любезно позволив жене стереть со своих губ остатки бигоса. Потом стал неуклюже целовать маленький Яськин рот. Не попадая в губы, он целовал ее в щеки, лизал нос и наконец, отчаявшись от нарастающего смеха, облапил сестру, поглаживая ей плечи, грудь, живот.
Когда я увидал, как Яська краснеет, мне стало вдруг тяжко. Парни, сидевшие возле меня, были довольны молодоженами. Они то и дело заглядывали под скатерть, стараясь как можно поподробнее разглядеть все проделки Франека.
— Осторожно, Франек, чулки невесте порвешь, — сказал кто-то из них, вроде бы доброжелательно к моему будущему зятю.
— Не твои, — буркнул я и увидел, как мой кум проворно отодвигается в сторону, будто я собирался проткнуть его лежащим на столе кухонным ножом.
— Не твои, — повторил я, пряча нож в рукав, и уже не мог спокойно, как раньше, думать о том, что будет с Яськой, когда ей придется идти на супружеское ложе. Франек валился на стол, и на лице сестры я увидел как бы тень усталости. А быть может, и отчаяние. А ведь всего несколько часов назад, когда она выходила из костела после венчания, на губах ее играла счастливая улыбка. Тогда я допил свою кружку и сказал сестре, что сегодняшней свадьбы вроде бы и не было.