— Так им, мерзавцам, и надо. Жаль, что они все себя не порезали, — буркнул Зыгмунт.
— Ты себя резани, — заржал Шамша.
Левша глянул свирепо, и все замолкли.
— Там двое чахоточных, — продолжал он, — их, наверное, в изолятор поместят. Вообще-то они уже свободны. Могут ходить в город, когда хотят. Могут жить в гостинице. Они в тюрьме живут, потому что у них нет денег. Да и вообще-то им все равно. За столько лет попривыкли.
— Я бы не привык, — убежденно сказал Шамша.
— Привык бы, — снисходительно заметил Антось.
Шамша с минуту поразмыслил.
— Нет, не привык бы, — подтвердил он.
— А что бы ты делал?
— Зарезался бы.
— Они тоже резались.
— А я бы снова резался.
— Они тоже снова резались, пока им не надоело.
Шамша поскреб бритый затылок.
— В общем, не знаю, но что-нибудь я бы сделал.
— Пыль бы из мешков выбивал, — сказал Левша.
Назавтра двоих из четвертой перевели в другие камеры.
— Внизу надо освободить два места, — сказал надзиратель.
«Новых поместят», — решили все.
Через минуту пришел Левша. Взял одеяло на обмен. Надзиратель ждал его за дверью.
— Кого к нам поместят? — шепотом спросил Рак.
Левша взглянул на дверь. Склонился пад кроватью.
— Чахоточников, — сказал он.
— Чахоточников поместят из Равича! — на всю камеру заорал Рак, когда Левша с конвойным ушли.
— О Иевус! — схватился за голову Зыгмунт. — Моя семья погибла в гетто, а я тут должен под одной крышей с убийцами находиться… О Иезус!
— Да будет тебе, — из своего угла сказал Шамша. — Они уже по-польски говорят так же, как и ты…
— Я этих сволочей ночью убью! — кричал Зыгмунт.
Шамша в своем углу выкрошил из сигареты немного табаку, соскреб с нескольких спичек серу, всыпал ее в сигарету и опять набил табаком.
— Возьми-ка закури, нервы дым любят, — сказал он, бросая Зыгмунту сигарету.
— Я ночью им на голову мочиться буду! — не успокаивался Зыгмунт и, прикурив у Рака, затянулся несколько раз.
— Вместо свободы я бы их в спутник замуровал, — выкрикивал он, поднося сигарету ко рту, — и на луну…
Вспыхнул огонь, грохнуло. Зыгмунт взревел и подпрыгнул так, что у него с ног слетели деревянные колодки.
— Хам! Ресницы у меня обгорели!
Заскрежетал ключ. Смех оборвался.
Двери отворились. Вошел надзиратель.
— Какие здесь места свободны?
Ему показали.
— Староста, присматривайте за камерой. Чтоб мне здесь без драк. Немцы не немцы, свой срок они отсидели и теперь ждут только визы. За то, в чем провинились, они уже отбыли наказание.
— Их должно быть шестеро, а прислали восемь. Вот и не хватает мест. Поэтому двое будут здесь, с вами, — добавил он, оглядывая обитателей камеры.
— Если бы, начальник, у вас семью вырезали, — отозвался Зыгмунт, — вот бы вам сейчас было весело. Даже в тюрьме от этих шкопов покоя нет.
— Смотри мне, Зыгмунт, — заметил надзиратель, — как бы из-за них не добавили тебе, — И улыбнулся, потому что Зыгмунт ему нравился.
— Здравствуйте, — сказал в красном свитере с белыми оленями, у него было сморщенное лицо, сухое, как хлебная корка, и седая щетина вокруг лысины. В руке он держал зеленый фибровый чемодан, новенький, ярлык с ценой болтался на ниточке.
— …ствуйте, — буркнул кто-то.
Второй стоял сзади, высокий, в кожаной куртке, у него были белые волосы, белые ресницы и брови и белая поросль на лице… Все с желтоватым оттенком. Его узкое, как бы вымоченное лицо было изрезано глубокими морщинами.
Им достались сдвоенные нары внизу, у самой двери. Они затолкали под нары свои вещи: тот, что в свитере, — чемодан, а в кожанке — деревянный сундучок.
Сели на нары. Им можно было сидеть на нарах. Уставились в пол и молчали. До самого вечера.
Остальные тоже молчали.
В шесть вечера вернулись с работы строители. Сняли стеганки, оправились, умылись.
Камера приходила в движение. Расставили шахматы, разложили домино. Разговаривали громко, все сразу. Но не так громко, как всегда. Не так.
Зыгмунт залез на самые верхние нары. Там он спал. Там у него была своя «малина». Он что-то искал у себя в «малине». Не нашел.
— Хлопцы! У кого ость конверт? — крикнул он.
Никто не обратил на него внимания. Спокойствия ради Зыгмунт крикнул еще раз.
А потом кто-то притронулся к его свисающей с пар ноге, он глянул вниз.
Тот, в красном свитере, протянул вверх руку, а в руке был голубой конверт.