Работал ли отец в разведке уже там или только с момента переезда на Волынь, в Ровно, где он был начальником радиостанции и вел разведку на восток? Каким образом его втянули в это дело? Каковы были его политические взгляды? Моя мама не скажет мне ничего; еще до того, как меня приняли в СПМ, семья объявила меня «коммунисткой» и от меня закрыли на ключ все воспоминания об отце. Мне остался средний путь: изучать убеждения людей, которые могли иметь влияние на отца. Но изучать убеждения, которых кто-то придерживался десятки лет тому назад, после того, что произошло, — да никто не смог бы самому себе дать в этом отчет!
Брат Саломеи, Ян, был социалистом. Был организатором где-то на Львовщине кооперативного движения, потом вынужден был бежать за границу и долго скитался по свету. Но ему, проклятому семьей, почти незнакомому, могло ли вообще найтись место в мыслях подростка, почти мальчика? Мама происходила из буржуазной семьи, позволявшей себе либеральный смешок, но по сути политически индифферентной. Что же еще? Я нашла хранившийся в течение многих лет маленький портрет Пилсудского. Если это был культ, то культ нерациональный. А все свидетельствовало о том, что отец мой был человеком разумным.
Итак, осталось белое пятно — отчасти в силу невыясненных обстоятельств, казалось бы даже мелких обстоятельств, неясности той обстановки, которую могло воссоздать только воображение. Но фантазии, воображения я должна была остерегаться.
В период оккупации, до провала в конце сорок второго года, отец вместе с мамой был в Союзе борьбы. Ему подчинялось несколько подпольных радиостанций, на одной из них он и был схвачен.
Из этих ячеек потом сформировался «Антик». Мне этим кололи глаза. И вот однажды осенью — погожей, пестрой от улыбавшихся зонтиков кафе, плывущего по каналу под нависшими деревьями, я нашла этот аргумент — парадоксальное счастье и страшная боль. Отступать перед болью нельзя.
Я сказала:
— Арестованные предатели возвращались домой. Мой отец с аллеи Шуха не вернулся!
А ведь тот, кому я это говорила, тоже был моим другом. Почему, как правило, меня преследовали именно друзья? Почему моими друзьями оказывались люди, жаждавшие убедиться в том, что предполагаемое зло есть на самом деле зло, люди по-своему честные и столь неосторожные?!
Может быть, где-нибудь в Чехословакии живет человек, который в те годы назывался Бруно Весолек, а возможно, что его и сейчас так называют. Он был вольнонаемный и знал моего отца во время его заключения в Нейенгамме. Может быть, план побега был связан именно с ним? Отец иногда подписывал письма этой фамилией, и посылки высылались в адрес этого человека.
Был еще и другой, который его знал, но, увы, он тоже не вернулся из лагеря…
Телеграмма с сообщением о похоронах тети П, пришла как раз в тот день, когда я допытывалась у дяди с женой, как найти тетю в деревне, где со всех калиток всех дворов на вас глядит одна и та же фамилия. В этом ужасном «семействе» ни одно дело не решалось без суда. Вот все, что я знаю о деревне, где отец проводил свои каникулы. Я не поехала на похороны тети П. Мертвые ничего рассказать не могут.
Можно было подумать, что смерть — это еще одна любящая его женщина, вспыхивающая бешенством и ревностью при виде обращенных на него чьих-то других, а не ее влюбленно сияющих глаз. Потому что когда в конце концов мне удалось найти человека, который возвратился живой, то оказалось, что он моего отца не знал.
Этот пожилой мужчина, смущенный, сидел между мамой, бабушкой и мной. Он рассказывал, он понимал меня, но я сама в этом случае не смела спрашивать. Немало есть людей, считающих, что кое о чем лучше забыть, и только от них самих можно получить право на расспросы.
«Кап Аркона» и другие суда стояли в бухте несколько дней. Среди узников свирепствовал голод. Невдалеке покачивалась баржа с несколькими сотнями женщин из Штуттгоффа. Узники с «Кап Арконы» и баржи видели друг друга. Второго мая жители Гданьска, служившие в немецком флоте, сообщили кап-арконцам, что баржа с женщинами будет торпедирована и их судно, наверное, тоже. Слухи подтвердились: женщины пошли на дно. Половину дня и всю ночь ждали мужчины — три тысячи человек, приговоренных к смерти. Есть им не давали: зачем пища тому, кто уже наполовину мертв?
Тот, кто ночью понял, что утром он должен умереть, бывает, поднимается до высот, где «человек» и вправду звучит гордо. Узники «Кап Арконы» решили счастливо провести эту ночь. Лучшим и самым счастливым был актер из Познани, который пел и танцевал на нарах — это напоминало ему о его лучших временах.