Склоняюсь над неглубоким снегом. Неумело посапываю в коротких минутах блаженства. Иоанна, Иоанна, знаешь что, я тебя, должно быть, люблю. Только теперь я могу отдохнуть. Казик поставит пиво. Темное пиво и мокрое пиво, такое холодное, как снег. Мацек, подожди, я поправлю шнурки. Два пальца очищают один конец. Два пальца очищают другой конец. Мацек, минутку. Наклоняюсь, старательно укладываю петельку, тут у самых глаз. В этой петельке, как и всюду за ней, обвешанная тучами грань ломается под напором неба. Куски скал плывут в воздухе. Деревья сломя голову убегают вниз, где поднимается, Иоанна, наш лес. Мацек, я уже складываю концы, Мацек, но я не могу попасть в петельку. Все мне попутали качающиеся берега, озера и леса. Мацек, я уже на самом деле завязал узел. Поднимаю голову. Горы мчатся по высокой линии горизонта. Я хочу достичь их, запомнить. Но это невозможно, особенно если ты постоянно моргаешь, Иоанна. Горы теснятся в зрачках. Я хотел бы изучить каждый метр, который охватывают твои зрачки. Мацек, разреши мне все-таки закончить: узел слишком слабый, я стягиваю его сильней, готово, готово. Перед нами еще двухчасовой траверс хребта. Перед нами первая стрельчатая вершина, потом первая следующая стенка, первый следующий шаг и все, что с этого шага начинается. Ритмичные отдыхи, своевременная смена ведущего — это наши единственные часы.
Когда спускаемся, вокруг нарастают черно-белые стены. Кончается день. И постоянно, Иоанна, нас задерживают поцелуи. Мне очень, очень хорошо. Я чувствую, как копошится Мацек на конце веревки. Очень, очень хорошо. Наши мышцы делаются мягкими от усталости, но мы можем им довериться, ведь склон сам спускается в озеро. Перебираем в памяти весь день. Если чего не хватает, достаточно оглянуться, чтобы набрать полные глаза гор. Напротив, у озера, виднеется — уже виднеется — база. Иоанна, добавь пятьдесят грошей, Мацек, добавь пятьдесят грошей, еще десять, еще десять, хватит, я набрал злотый и сорок грошей, панна Ганя, панна Ганя, прошу… Нет, не так. Я должен сидеть тихо. Сегодня ставит Казик. Я объясню Казику: сначала Мацек должен был разбудить меня, чтобы я мог тебя разбудить, Казик. А Мацек, сам знаешь, Казик, Мацек тоже любит пиво. Итак, Мацек, старик, выпьешь этого черного пива? Казик ставит. Только перейти озеро по неподвижной тетиве тропинки. Отдохнуть в белом покое огромной равнины.
Кто-то идет навстречу. Кто-то из наших. Значит, придется поделиться победой уже здесь. Где-то совсем недалеко есть уютная веранда и буфет. Озеро пока еще наше. Кто-то отнимает метр за метром у нашего прекрасного одиночества. Кажется, даже бежит. Да. Мацек, что это значит, что он бежит? Зачем ему так спешить? Конечно, мы узнаем его. Но почему он бежит? Что-то, видимо, случилось. Иоанна, не ходи теперь за мной, это не для тебя. Иоанна, беги на нашу поляну в лесу, спрячься под снегом между стволами, если хочешь, чтобы я еще туда приходил. Прощай, вся моя сегодняшняя победа. Потому что приближается вечер, какой-то иной, какой-то совершенно иной. Что случилось? Сорвались двое наших. Я будил сегодня Казика. Казик и Юрек. Где? С того высокого ребра. Летите за тобогганами, летите за спальными мешками. Летите за аптечкой. Они бегут впереди нас. И мы бежим. Они бегут за нами. Подробности настигают нас на бегу. Казик и Юрек сорвались на глазах у всей базы. Первым заметил это какой-то мальчик. Он закричал: мама, смотри, смотри, ох, как спускаются. Вероятно, им конец. Неизвестно. Вперед. Те уже на месте. Нужно поспеть, хоть для чего-нибудь. Вперед. Взбираемся на берег. Преодолеваем крутой склон. Я наседаю на Мацека, но Мацек финиширует первым. На мое счастье, кончаются последние метры. Мы здесь; нас распирает от здорового напряжения. Сжимаем веревки тобогганов, одеяла, спальные мешки, аптечки. Еще мы потрясаем всем этим, ощущая прилив сил. Но, простите, почему товарищи, те, которые прибежали на несколько секунд раньше, смотрят на нас так неодобрительно? Понимаю. Мы ведем себя слишком шумно. И мы глушим наши раскаленные моторы. Подходим. За вами появляется следующая группа. Снова то же самое: вспотевшие, растрепанные, ненужные. Тпше. Они застывают. Можем начать. Я наклоняю голову и вижу взломанный застывший снег. Между бесформенными сугробами извивается веревка. Потом все больше веревок, больше следов. Они лежат очень близко друг к другу. Они лежат очень близко к нам. Казик напоминает брошенную сломанную куклу. У него немыслимо выкручены ступни. Юрек лежит как античное изваяние. Вытянувшийся, с заостренным гипсовым лицом, с отброшенной назад рукой, сжатой в кулак. Видимо, откинулся для следующего удара, когда стена вдруг убежала вниз. А он пытался схватить ее, царапая, сбивая висящие камни. Удар. Тишина. Будто ничего и не случилось. Вероятно, предала какая-нибудь бесконечно малая частица горы: твердая ледышка, фальшивая скальная опора. И ошибка произошла в таком месте, где нельзя ошибаться. Нужно было остерегаться. Предательство притаилось в подушечках пальцев. Подвела замерзшая кожа, упругое волокно, подвели предостерегающие сигналы, натренированное предчувствие и чутье, даже могла показать себя какая-нибудь там дурацкая ложка консервов за завтраком. На одну меньше — разжал голодные пальцы. На одну больше — тяжело, сбил хрупкие точки опоры и сорвался непоправимо.