Господи!.. Лишь теперь я понял, что задумал этот сумасшедший. Взбешенный, я не стукнул его в первый момент только потому, что на руках у него был ребенок. А потом я сел. Мне едва исполнилось двадцать лет, но я не был слюнтяем. Мне довелось видеть, как командир взвода по ошибке расстрелял моего друга, как добивали раненых. Случалось иногда держать людей, которых оперировали охотничьим ножом без всякого наркоза. А тут мне стало нехорошо. Чертовски захотелось папиться… Но нет, нельзя: я уже знал, что помогу ему.
— У тебя есть хоть чем дезинфицировать топор?
— Ничего, кроме горячей воды.
Я протянул ему бутылку спирта. Мальчонка снова стал плакать. Мы отсекли ему руку в запястье. Когда кисть отпала, наступила оглушающая тишина. Ребенок, прежде чем потерять сознание, бился у меня между колен, как живая ртуть. И тут топор стал выскальзывать из рук Людвика…
— Быстрей повязку, скотина! — прошипел я. — Чего копаешься? — Только бы не выпустить ребенка. Тогда конец.
Кое-как мы перевязали руку и укрепили ее так, чтобы она была поднята вверх. Сару Людвик вызвал лишь после того, как ребенок пришел в себя и кровь стала меньше сочиться сквозь повязку. Пот, заливавший мне лицо, ручейком сбегал с подбородка, и меня снова охватило желание напиться.
Мальчонка стал плакать. Сара с растрепанными волосами, в платье, спавшем с одного плеча, бегала с ним вокруг поляны, крепко прижав к груди. Чем громче она успокаивала его, тем пронзительнее он кричал. Потом голоса их слились в единый вопль. Я подошел к повисшему на кусте Людвику.
— Шалаш, шалаш тебе надо построить. Нельзя его больше держать в землянке. Там, знаешь…
— Кричит, — ответил он, — кричит. Надо идти караулить.
Это был крепкий человек. Он не обиделся на меня за грубое слово, сказанное минуту назад, а я не осуждал его за минутную слабость, за то, что у него не было сил поблагодарить меня даже простым пожатием руки. Я взял автомат и пошел вслед за ним. По широкому кругу мы продирались через лес.
На небе висели тучи и луна. Внизу в лесу все залепил густой мрак. Я чувствовал, как моя одежда превращается в мокрые лохмотья, как колючки ежевики до крови рвут тело. Я не думал об этом, я вообще ни о чем не думал. Я слушал. В какой-то момент Людвик приостановился и повернулся ко мне:
— А если… если он выживет, вырастет и… будет нас проклинать…
Я не отвечал. Людвик снова стал продираться сквозь чащу. Я не мог его оставить. Словно слепые, мы блуждали в радиусе крика. Всякий раз, чуть удалившись, мы сразу же снова возвращались. Словно нам надо было выслушать весь этот крик до самого конца…
АЛЕКСАНДЕР МИНКОВСКИЙ
На рыбалке
Вода спокойна. Солнце стоит высоко и печет нещадно. На едва заметной волне ритмично покачиваются два поплавка. Один вырезан из пивной пробки, другой — изящный, выкрашенный в красную и желтую краску, с голубым ободком — недавно куплен в магазине «Все для рыболова». Удочка с пробковым поплавком принадлежит лысому мужчине в железнодорожных форменных брюках. Около него сидит мужчина помоложе, в светлой рубашке, с пышной, будто для контраста, шевелюрой.
— Не берет, — говорит молодой. — А говорили мне, что здесь щуки берут.
— Нет здесь щук, — отвечает лысый. — Здесь только плотва клюет.
Они молчат и всматриваются в пляшущие поплавки. Внезапно пробковый меняет ритм и уходит под воду. Лысый поднимает удилище и выжидает. Потом подсекает. Из воды выскакивает пробка и пустой крючок. Молодой иронически улыбается.
— Долго выжидали. Съела рыбка червячка и поплыла себе.
Лысый молчит, закидывает леску. Садится на плоский камень, вытягивает из кармана пачку «Спорта».
— Опоздал я, — говорит он внезапно. — Всегда я опаздываю.
— На работу?
— На работу я не опаздываю. Я работаю на железной дороге, там опаздывать нельзя. Опаздываю я в жизни. Как-то хотели меня послать на курсы, обещали, что после переведут на станцию побольше. Тогда я стал бы зарабатывать на двести злотых больше. Потому что я уже двадцать лет работаю на дороге, а получаю все столько же. Так вот, велели мне заполнить анкету и прислать. Жена говорит: «Лопух ты. Никогда-то ты в жизни не воспользовался никаким случаем. Не умеешь ты произвести впечатления, обратить на себя внимание. Почему же другие могут? Ведь ты же хорошо работаешь, дело свое знаешь». А я ей отвечаю: «Оставь меня, старуха, в покое. Дело свое я знаю, это всем известно. Может, когда-нибудь меня и повысят. А на глаза ни к кому лезть не буду, уж такой я, какой есть, поняла?»