— Доказательств у меня нет. Но я и так знаю, знаю, как дело было. И ты знаешь, что я знаю. Я ведь тебя насквозь вижу. Ты еще перед войной начал здесь воду мутить. Хотел стать важной персоной. А тебя никто не слушал, Ксендз такому господину и начальнику просто дал пинка, и всего делов. Не понравилось, обиделся, убежал. Но в первый-то раз ты быстро вернулся. И тех, кто сюда пришел, и на наших и на своих стал натравливать. Дура Тетка… Думаешь, я не знаю, кто в Селе и в Местечке разносил сплетни, что-де браконьеры в лесу железные прутья сажают, железный горох на грядках сеют, зеленых зайцев тем горохом кормить хотят. Тетка давно на меня зуб имела, но сама бы она до этого не додумалась, кто-то ее, видно, подучил. А на кого эта болтовня была рассчитана? Местные и так все про всех знают. Знал и ты, на мое несчастье. Но новые твои дружки недолго были у власти. Ты опять просчитался. Во второй раз бежал. И когда все кончилось, снова сменил шкуру. Подлее этого ничего не придумаешь. Все свои комбинации, свою контрабанду ты сумел превратить в заслугу, героем стал, даже мундир заслужил… Лицемер проклятый… Альберт служака, Альберт паинька. Ну, брат, и расчетлив же ты! Я твоим судьей не буду, но помни, что есть люди, которые убили бы тебя так, без суда.
— Цыган? — спросил Альберт глухо.
— А хотя бы и Цыган. Это я сам видел. Но всего-то не знаю. Откуда мне знать, как и где ты выходил сухим из воды?
— Двух лошадей я ему оставил… — пробормотал Альберт.
— Сына убил, лошадь оставил. Одну лошадь. Хороша замена.
— Молодой, с бандитами снюхался, ходил к ним, докладывал. Поневоле пришлось…
— Сам себя успокаиваешь. Он харчи из Села приносил таким же доходягам, как я. А ты выслужиться хотел.
Альберт опустил голову, глубоко вздохнул. В наступившую было тишину ворвались голоса, доносившиеся снизу, из Поселка, отзвуки далекого смеха и пьяных выкриков.
— Меня зовут, — очнулся Альберт. — Пошли со мной.
— Зачем? — возмутился Отец. — Оставь нас в покое.
— Пойдем со мной! — решительно повторил Альберт и сунул руку за пазуху.
— Папа, у него там…
Но Отец тут же оборвал меня:
— Знаю.
— Можешь быть спокоен, родственничек, я твоей клячи не трону.
Отец на минутку задумался.
— Ладно, — наконец сказал он, — пойдем.
Я и сейчас не могу понять, а тем более не понимал тогда, зачем Альберт с такой настойчивостью тащил нас в Поселок. Со временем я убедился, что склонность к сумасбродным поступкам была особым свойством этого беспокойного человека.
Альберт жил в доме, заметно отличавшемся от здешних домишек и бараков — даже в ночной темноте было видно, что по сравнению с прочими лачугами у него поистине роскошная резиденция. Деревянный дом с большой, увитой диким виноградом верандой. Вокруг дома небольшой, но густо засаженный сад. Свежий аромат нарциссов сливался с горьковато-пряным запахом листиков молодой сирени. Позднее я узнал, что дом этот, прозванный Усадьбой, до того как перешел в пользование промысла, принадлежал владельцу окрестных нефтяных участков. Бывший владелец, теперь уже старый и чудаковатый, доводился дядей теперешнему управляющему нефтяным промыслом и лесопилкой — директору Пшеницу.
Дверь, ведущая в комнату, была открыта, и оттуда падал яркий свет газовой лампы.
Отец едва успел отвести Райку на боковую дорожку и привязать к перилам небольшой беседки, как на веранду вышел, пошатываясь, какой-то человек и пальнул из винтовки в воздух.
— Успокойся! — сказал Альберт. — Я здесь.
— Альберт! Сукин ты сын! — зарыдал Человек в мундире. — Тебе положено выпить двенадцать штрафных. Я собственной кровью написал это на стене над твоей кроватью.
И в доказательство своих слов он потряс в воздухе левой рукой, обернутой полотенцем.
Подталкиваемые Альбертом, мы вошли в комнату. Загремели приветственные возгласы.
Прямо напротив дверей вместо стола лежал опрокинутый шкаф. На его широкой у украшенной резьбой поверхности и было расставлено угощение. Среди тарелок, обрывков бумаги с остатками ветчины стояли початые и уже опорожненные бутылки и стаканы.
К этому самодельному столу был придвинут диван.
В центре стола, на почетном месте, на двух подушках сидел сухой маленький, похожий на карлика старичок в очках, с буйной седой шевелюрой над выпуклым лбом. Рта почти не было видно, его закрывали густые вьющиеся усы и пышная борода. По торцам шкафа друг против друга сидели двое мужчин в мундирах. Тот, что стрелял (другой был без пояса и без оружия), занял свое место и обвязанной рукой принялся сметать со стола осколки стекла. В комнате, кроме Людей в мундирах, было еще трое или четверо мужчин. Кто-то сидел, кто-то уже вышел из-за стола.