Только возле автобусного вокзала чувствовалась какая-то жизнь. Здесь скопилось довольно много людей, жителей окрестных деревушек, которые ждали последних рейсов. Наиболее шумно давала о себе знать молодежь из вечерних школ. Этих не тревожила ни темнота, ни долгое ожидание, ни мысль о предстоящем пути.
«Затянул я это дело, — подумал Горчин о строительстве нового, просторного вокзала с клубом для учащейся молодежи и удобным залом ожидания. — Сколько дел я еще и не начал… Да какого черта, — вспыхнул он вдруг, — неужели все должно исходить от меня? Я должен им все подсказывать и погонять их. Иначе ничего не сделают в срок. Этак я долго не протяну, слишком это много для одного человека…»
Он все еще не хотел понять, что сам же и навязал всем остальным такой стиль работы. Во всех важных да и мелких делах он неизменно играл роль главнокомандующего, предоставляя другим роли добросовестных исполнителей.
Когда Горчин вошел в комнату, Юзаля поднял глаза, но не двинулся с места. Он по-прежнему сидел на кровати в небрежной позе, в распахнутой на груди рубашке, с подвернутыми до локтя рукавами. На круглом столике возле кровати стояли бутылки с пивом и пепельница, переполненная окурками, лежали пачки сигарет и какая-то книжка.
— Должно быть, вы сильно разгневали Старика, — Горчин шел к нему с протянутой рукой, усмехаясь свободно и беззаботно, — если он вас вытолкал в такое далекое странствие.
— Да и я так думаю. Садитесь, товарищ секретарь, — Юзаля показал на единственное кресло у стены. — Над каждым из нас стоит начальство, которое о нас вспоминает в самый неподходящий момент… Может, пивка? — Он пододвинул Михалу одну из непочатых бутылок. Сам он пил долго, мелкими глотками, не отрывая бутылки от рта. — Что, не любите?
— Да как-то равнодушен к пиву. Впрочем, я сегодня уже пил кое-что покрепче.
— Покрепче? — Юзаля насмешливо прищурился и покачал головой. — Что-то это не вяжется с вашей репутацией угрюмого трезвенника… Понимаю, это, должно быть, реакция на Белецкого.
— Не только, — возразил Михал. — У нас здесь есть, а скорее были товарищи, которые любят широкий жест и охотно проявляют необыкновенную щедрость за государственный счет. Пришлось немножко остудить их пыл. Как же было не подать соответствующего примера?
— Да. — Юзаля на минуту задумался. — Белецкий был пьянчугой. Не только сам пил, но еще и людей приучал, видно, считал это уважением к обычаю, священную традицию поддерживал… Вы его знали?
— Немного. Когда я работал в воеводском комитете, мне редко приходилось бывать здесь.
— Я его знал хорошо. Это был, как говорится, «свой парень»… Неглупый притом, толковый. Когда мы поймали наконец в сорок седьмом в злочевских лесах этого бандита «Мурата», Белецкий тоже принимал в этом участие. А теперь он заместитель председателя госсельхоза около Н. Жаль человека, — вздохнул Юзаля. — Да что ж поделаешь, сам виноват.
«Если бы я тогда ударил, — думал он, стараясь одновременно слушать Михала, — ударил, как следовало, сильно и справедливо, может, и не дошло бы до человеческой трагедии и авторитет партии не был бы подорван. И не пришлось бы спасать человека такими методами, какими пользовался Горчин, молокосос этакий! Чему их там, черт побери, учат, в партийной-то школе?»
— Не понимаю, почему вы о нем говорите. Разве…
— Нет, я ничего не сравниваю. Просто вспомнились старые времена, секретарь. Мне кажется, что иногда надо к ним возвращаться, тогда лучше понимаешь, что происходит сегодня.