«Этот сонный и измученный человек, который сидит рядом со мной и по-прежнему продолжает воевать со своей совестью, не знает, как многим я ему обязан. Ухватился за одну мысль, союзником которой стал и я, и мчится вперед вслепую, как бабочка на огонь. Как это великолепно и страшно — вот так ставить все на последнюю карту. Но и как по-человечески, как достойно нашего мира. — Он уже забыл свои скептические размышления. — Ей-богу, я готов обнять его и прижать к собственной груди за это… Он наверняка рассмеялся бы мне в лицо и посмотрел бы на меня, как на психа. И нечему тут удивляться, и он и я, все мы боимся не только жестов, но даже самого понятия «нежность» и неумолимо воспитываем в себе лишь одно — право на надежду. Этого никто и ничто у нас не отнимет. Ни у тебя, Михал Горчин, ни у меня, жизненные дорожки которого столько раз перепутывались».
— Я думал, что уже не дождусь вас, — сказал он Горчину, — что вы изменили решение или же вам что-нибудь помешало.
— Вас бы это огорчило? — слегка насмешливо спросил Горчин.
— Очень, — серьезно ответил Валицкий.
Михал почувствовал эту серьезность и некоторое время внимательно рассматривал его. Но сказал только:
— Спать охота черт-те как.
Глаза у него опухли, в горле пересохло.
— А вы спите, я разбужу вас, когда подъедем к Н., — сказал Валицкий.
«Мы еще успеем поговорить, — подумал он. — Бояться нечего. Нам будет легко договориться, мы поймем друг друга с двух слов как люди, которые уже съели вместе пресловутый пуд соли. Спи, браток, можно не опасаться, что мы с тобой что-нибудь прозеваем».
— Ну, дело не так плохо, — возразил Горчин. — Мне достаточно нескольких минут, чтобы прийти в норму. Я почти совсем не спал, — добавил он, оправдываясь.
— У вас была тяжелая ночь…
— Скорее необыкновенная. — Горчин улыбнулся своим мыслям.
Он прикрыл глаза, но спасительный сон, о котором он так мечтал, не приходил, слишком напряжены были нервы. Он испытывал что-то вроде удовлетворения самим собой от того, что не поддался Юзале, не позволил сломить себя и не сломился сам, не дал нервам взять верх над собой, над своей волей и рассудком. Даже в минуту крайнего напряжения, когда он начал кричать, мечась, как безумный, по комнате, и бросал в лицо этому человеку тяжелые, несправедливые обвинения.
— Да знаете ли вы, в чем заключается претворение в жизнь власти? — кричал он ночью Юзале, который в этом споре представлял для него весь воеводский аппарат. — Нет, не знаете! Я утверждаю это, потому что был одним из вас. Для вас все ясно и несложно, лишь бы только была сохранена л и н и я. Вы считаете, что нам остается только проводить в жизнь то, что вы придумали, внедрять постановления на местах, как мы это называем. Да, они правильные, эти постановления, и линия поведения едина для нас всех. Но ведь мы живем не в бесконфликтном обществе, у нас масса людей, которые еще равнодушны к нашему делу, а немало и врагов. Мы наконец ежедневно встречаемся с тем, что не чуждо ни одному строю: с карьеризмом, с беспечностью и ленью, с глупостью, с частными интересами, с эгоизмом и самолюбием. И в этой ситуации мы берем на свои плечи большое, трудное задание, не всегда понимаемое обществом, поскольку плоды наших трудов обычно видны только в будущем. Задание, которое требует общественной дисциплины, а очень часто и самоотречения безграничного, и самопожертвования. Мы претворяем в жизнь власть, создавая все собственными руками. Мы руководим изменениями, без устали заботясь о гарантиях их реализации. Укажите мне мудреца, который скажет, как мы должны это делать? Чтобы это действительно было претворение в жизнь власти и чтобы эта власть не стала чем-то оторванным от идеалов, во имя которых была рождена.
Горчин улыбнулся собственным мыслям. Лишь теперь он понял всю заслугу Юзали, который не поддался его возбуждению. Только теперь он оценил его мудрость и жизненный опыт, наказывающие в таких случаях хранить сдержанное молчание. Юзаля спокойно выдержал бурную атаку, а затем помог ему вопросами, направляя его мысли к общим выводам и к тем, которые непосредственно касались их обоих.
И не удивительно, что потом Юзаля чувствовал удовлетворение, удовлетворение человека, хорошо выполнившего свой долг, когда Михал Горчин говорил:
— Я знал, что меня не ждет здесь легкий успех и что противников у меня будет больше, чем союзников. И я прекрасно знаю, что плакать обо мне здесь тоже никто не станет. Я пришел сюда для того, чтобы восстановить подорванный авторитет уездной инстанции, органа, который призван защищать наше дело, моей задачей было привести в порядок все, что расшатали разгильдяи, и начать строительство нового. Я видел при этом, как за мной следят, как только и ждут, чтобы я споткнулся. Я был вынужден бороться, но оставался честным в этой борьбе и если даже руководил некоторыми процессами не самым лучшим образом, то все это было подчинено не моему самолюбию или каким-то личным стремлениям, а нашей идее, той именно л и н и и, о которой вы говорили. Видимо, большинство честных людей в конце концов поняло это, потому что они — за меня, у меня есть доказательства. И у вас они тоже есть, лучшее из них — это то место, которое занял в воеводстве Злочевский уезд. Гиря на ногах, вот как мы называли его раньше в воеводском комитете и сколько раз думали, не ликвидировать ли его как административный центр, а управление разделить между соседними уездами. Разве не знал я этого, когда сюда ехал, разве не знали об этом местные люди? А попробуйте им напомнить это теперь. Вот так-то, товарищ председатель. Мы набрались сил, окрепли, стали самостоятельным организмом, который не нужно содержать за счет других… А если в этой новой ситуации, когда, быть может, нужны другие методы действий… я уже не гожусь, если бюро воеводского комитета считает, что я могу лишь тормозить дело, вместо того чтобы двигать его вперед… если вы так считаете, ну что ж, я — в вашем распоряжении… Однако, если вы, товарищи, придете к выводу, что мне еще стоит доверять, что еще стоит дать мне шанс, — а вы достаточно меня знаете, чтобы не понимать, как нелегко мне говорить эти слова, — тогда я сделаю все, чтобы выполнить новые требования, какие ставит передо мной то общество, которое я не могу назвать иначе, как «мое место на земле». Только об этом я могу вас просить. Только об этом, а ни в коем случае не о снисхождении и прощении.