Большая Хануля тоже была здесь, она плавала по-мужски, ныряя прямо с берега. Подружки громким хохотом и возгласами неискреннего восторга подбивали ее на новые подвиги.
Сверху нам было видно, что над водой тут и там торчат огромные камни.
Хануле долго сопутствовала удача; она плавала, словно рыба, умело обходя камни. Но вдруг девушки увидели на другом берегу крадущегося к ним Ярека и подняли ужасный крик.
Одни старались окатить Ярека водой и, беспомощно и неловко, пригоршнями швыряли в него гальку, другие, более стыдливые, по шею погружались в воду, стараясь взбаламутить ее, чтобы она не была прозрачной. Ярек под общий крик схватил платье Ханули и со смехом помчался вдоль берега, к речной излучине, туда, где был мостик. Может быть, это маленькое происшествие вывело Ханулю из равновесия. Увидев убегающего Ярека, она с каким-то гортанным воплем нырнула, но неудачно.
Нам с Эмилькой сверху было видно, как она ударилась об один из скрытых под водой камней. И не вынырнула. Через минуту она появилась на поверхности, но голова ее то и дело исчезала под водой, а руки висели, как плети. И тут все — и мы на своем дереве, и девушки на берегу — принялись кричать, звать на помощь. Ярек выбежал из кустов и на ходу начал спешно раздеваться. И вдруг дерево, на котором мы с Эмилькой сидели, стало раскачиваться с такой силой, что я едва удержал Эмильку, еще немного, и она свалилась бы. Одновременно с этим толчком над нашими головами раздался сухой треск веток, в воздухе мелькнул какой-то человек и плюхнулся в воду, а еще через мгновенье я увидел, что Альберт уже подплыл к Хануле и тянет к берегу ее обессилевшее тело. На противоположном берегу он оттащил Ханулю на песок и позвал Ярека откачивать ее. Девушки, схватив свои платья, с визгом и воплями разбежались в разные стороны, а теперь с любопытством выглядывали из-за кустов. Альберт достал носовой платок из своих насквозь промокших брюк и перевязал Хануле голову — со лба ее стекала кровь. Еще через мгновенье Большая Хануля приоткрыла глаза и села. Ярек, устыдившись вдруг ее и своей наготы, сгреб в охапку одежду и удрал. А Большая Хануля встала на колени перед Альбертом и долго смотрела на него с благоговением и преданностью. Потом обеими руками схватила его руку и поцеловала. Мы с Эмилькой отвернулись. Потихоньку слезли с дерева и стали взбираться вверх по отвесному каменному склону.
Если бы мое внимание не было направлено на Ханулю, я бы, наверное, заметил закружившееся по течению письмо. Должно быть, оно выпало у меня из кармана, когда Альберт прыгнул с дерева, а я рванулся к Эмильке, чтобы удержать ее. Альберт… Уже второй раз он свалился с неба, уже второй раз наблюдал за мной, укрывшись в ветвях дерева.
Я растянулся на сухой горной траве и задумчиво провожал глазами пробегавшие по небу маленькие белые облачка. Тут же неподалеку от меня собирала цветы Эмилька. Приближался полдень. Солнце припекало. А нам не хотелось двигаться с места. Я снял пиджачок, рубашку и снова растянулся в траве. Глядел прямо на солнце, потом закрывал веки, и тогда перед глазами в пурпурной тьме мелькали разноцветные круги и полоски. Откуда-то издалека наплывал колокольный звон. С ближнего лесистого пригорка доносилась то заунывная, то заливистая мелодия пастушьей свирели. Я открыл глаза, и мне показалось, что на солнце набежало облачко. Но нет, это была лишь тень от ромашки, которую Эмилька держала в руках. Она лежала тут же рядом, и ее тугая косичка щекотала мне ухо… Я протянул руку к цветку, и теперь мы держали его вдвоем, поднимая все выше к солнцу, и слушали, как замирает колокольный звон и все заливистее поет пастушья свирель.
— Большое солнце и маленькое солнышко, — сказала Эмилька, размахивая цветком.
Цветок этот с желтой сердцевиной и белыми лепестками, напоминавшими лучи, и в самом деле был похож на солнце.
Мелодия затихла, я взял ромашку у Эмильки и воткнул ей в волосы. Мы повернулись лицом друг к другу.
— Не хочу я никуда уезжать, — сказала она.
— И не уезжай.
— Да, а все говорят, что придется.
— Кто говорит?
— И в Поселке, и в Городе, и Дяденьки в мундирах, и еще какие-то начальники.