— Завтра я собираюсь пойти к Ксендзу, — сказал он тихо и невнятно.
— Ну и что из этого?
Альберт стоял, уставившись в землю. Мне стало жаль его. Я даже невольно подумал о том, как хорошо было бы, если бы не Отца, а меня попросил о чем-нибудь этот опасный, завораживающий всех человек.
Неожиданно он поднял глаза, и я вздрогнул — столько огня и отчаянной решимости было теперь в его взгляде.
— Замолвите за меня слово. Сегодня.
— Я? За тебя? — медленно и холодно переспросил Отец, с удивлением, переходящим в насмешку.
Но Альберту, видно, все было уже нипочем. Он заговорил быстро, словно бы в бреду.
— Да, вы. Замолвите за меня слово. Перед Ксендзом. И перед Сабиной. А не то я пропал. Только вы… вы один можете…
Он оборвал на полуслове, и я со страхом наблюдал за тем, с какой неприязнью смотрят они друг на друга, каждый взгляд — будто удар ножа. Отец побледнел, у него дрогнули скулы.
— Почему я? — осторожно спросил он.
— Сами знаете почему. Только не обижайтесь. Ведь все знают… У вас у одного на нее права. У вас, а не у Ксендза.
— Права? На кого права?
— На Сабину.
Я увидел занесенный отцовский кулак, увидел, как Альберт, заслонясь от удара, протянул вперед руки, и вдруг словно это мгновенье остановили чьи-то чары — мелькнула еще одна рука, маленькая и смуглая, сверкавшая от блестевших на ней украшений… Это старая Цыганка вышла из-за пихты, словно привидение, встала между Отцом и Альбертом, а еще через мгновение она уже разглядывала левую ладонь Альберта.
— Добрый человек, дай погадаю.
Ветер теребил выбившиеся из-под красного платка ее седые космы. Широкая цветастая юбка в мелкую сборку ходила волнами вокруг ног. Цыганка кивнула Отцу, по лицу с острым ястребиным носом промелькнула едва заметная мудрая улыбка. Альберт в растерянности протянул ей и другую руку. Она наклонила голову, внимательно разглядывая ладонь.
— Жизнь молодая течет рекою, — начала Цыганка тихо и напевно. — У кого век долгий, у кого короткий, далеко ли течь реке до моря или близко, цыганка все скажет, всех уважит. А вы ее не гоните, отблагодарите добрым словом да подаянием. Ни золота, ни меди мне не надо, положите мне в руку бумажку, вот сюда, господин хороший.
Альберт полез в карман, вытащил кредитку и протянул Цыганке. Но он уже пришел в себя и спрятал руки за спину. Цыганку это не смутило.
— Цыганка все видела, все знает. И про счастье знает и про несчастье. На одной руке кровь увидела, на другой руке…
— Да замолчи ты, Цыганка! — крикнул Альберт. — Ступай с богом.
— Дайте мне стеклышко на счастье, господин хороший! Вон то, что у вас в кармане.
— Что ты мелешь? Какое стеклышко.
— Стеклышко, которым ты солнышко ловишь…
— Ты что, шпионила за мной?
— Цыганка не сыщик, цыганка травку собирает, а из доброй травы лекарство варит и от болезни всякой, и от раны ножевой, и от раны огнестрельной, и от любви несчастливой, — и вдруг напевные нотки в ее голосе оборвались, и она спросила деловым тоном: — Здешний?
Тут, к моему удивлению, в разговор вмешался Отец.
— Довольно расспросов, — сказал он быстро. — Ступайте с богом. Слышите?
Цыганка, обидевшись, взмахнула юбкой.
— Цыганка тимьян да заячью капусту собирает, вы цыганку не гоните, она у вас ни злой, ни доброй доли не украдет, — начала она своим напевным голосом и вдруг, показывая на что-то рукой, деловым тоном добавила. — И лошади не уведет.
— Райка! — громко воскликнул я, первым нарушив молчание.
Отец сердито ткнул меня в бок, тумак был довольно увесистый. Я не мог понять, что его так рассердило. Цыганка уходила по протоптанной нами дороге к обрыву, она шла не оглядываясь. Через мгновенье я забыл и о ней, и об Отце, и о его непонятной для меня суровости, потому что вдруг увидел Огурчика, вынырнувшего вслед за Райкой из зарослей коровяка.
При виде этого зрелища смягчился и Отец.
Он пошел Райке навстречу и снял порванную и путавшуюся под копытами веревку.
— Своих не забывает, преданная, — пробурчал Альберт.
— Преданная, — согласился Отец. — И как она с таким малышом сюда добралась?
— Хорошего человека и скотина отличает, — сказал Альберт.
Слова эти оказали неожиданное действие.
Отец, распутав Райку, поднялся и, сощурившись, заметил:
— Этим, Альберт, меня не купишь. Лучше и не пробуй…
— Значит, не хотите по-хорошему? — спросил Альберт глухим шепотом.
— С тобой! Нет! Ни за что! Я-то тебя насквозь вижу. И знаешь? Знаешь, что я сделаю? — Отец распалялся все сильнее, и в глазах его вспыхивали желтые искорки гнева. — Это даже хорошо, что ты меня надоумил. Так и быть, я пойду к ним. Пойду и заставлю их дать клятву, их обоих — и его и ее… Чтобы они на порог тебя не пускали, чтобы гнали прочь, как бешеную собаку… Слышишь, Альберт! Ты к ним в дом? Ни за что! Только через мой труп.