— Ветку собака покусала. Теперь она на карантине.
Я не понял его и поэтому деловито спросил:
— Где она?
— В беседке. И будет там три дня.
— А можно на нее посмотреть?
— Пока нет, мальчик. Приходи завтра.
Отец рассказал ему об открытии, которое мы сделали в лесу. Чем дальше рассказывал Отец, тем оживленнее становился Профессор. Он то и дело поддакивал, в удивлении морщил лоб, так что его кустистые брови лезли вверх, снимал и снова надевал очки. Наконец он попросил нас присесть на плюшевый диван, на котором тоже были разбросаны его записки.
Из нижнего ящика стола он достал горсть уже очищенных грецких орехов и угостил нас.
— Невероятно, — бормотал он, — это в моих-то бывших владениях.
А когда Отец закончил наконец свой рассказ, Профессор придвинулся со своим креслом к нему поближе и лихорадочно заговорил:
— Это богатство, друг мой, это целое состояние! И все на моем старом участке. Никому ни слова. Слышишь, Стефек? Никому. Родина, отчизна, богатство. Скажете — заберут. Все заберут. Надо переждать, а потом…
Он сорвался с кресла, схватил со стола лист бумаги и стал им размахивать прямо перед нашими физиономиями. Неестественно увеличенные толстыми стеклами очков светло-голубые глаза его вспыхивали огоньками безумия.
— Мой труд подходит к концу, — говорил он сдавленным голосом. — Скоро он увидит свет, они должны обо всем узнать, навести порядок. Главное — скрыть, промолчать, не выдать. Вы об этом не пожалеете. Придет время, я вас отблагодарю щедро, по-королевски!
На дворе отчаянно закудахтали куры. Профессор выглянул в окно и бросился к дверям.
— Эге-гей! — услышали мы уже со двора его протяжный вопль. — Ястреб цыплят таскает, а вы спите. Эге-гей!
Голос Профессора отдалялся и гремел теперь где-то вдали среди дворовых построек. Мы с Отцом, не сговариваясь, глянули на дверь.
— Пошли, — тихо сказал Отец.
— Чего он от нас хотел?
— Не думай об этом. Говорят, его били по голове за то, что не хотел отдавать лесопилки и нефтяные скважины. С тех пор он и заговаривается.
— А про нашу нефть надо молчать?
— Можешь рассказывать. Я тоже скажу.
Мы шли среди кустов смородины по садовой дорожке прямо к калитке.
— Пап, подожди меня у лавки, — попросил я Отца.
Свернув в сторону, я направился к беседке, прятавшейся в дальнем конце сада среди кустов сирени и жасмина, почти у самой изгороди. Беседка была вся обвита диким виноградом. Уже издалека я услышал, что там идет какая-то борьба. Я раздвинул лапчатые листья дикого винограда и глянул сквозь деревянную решетку. Вокруг столика в беседке, спасаясь от Богуся, бегала серна. Богусь загораживал ей дорогу и каждый раз норовил кольнуть стрелой из лука. Ажурные дверцы беседки он закрыл на крючок.
Я перелез через дверцы и очутился в беседке, прежде чем Богусь успел выпустить в меня стрелу.
— Не трогай серну! — грозно крикнул я.
Богусь натянул лук, но я наклонился, и стрела пролетела мимо. Тогда он бросился на меня. Богусь был высокий, холеный, откормленный. От него пахло шоколадом. Всем своим видом он вызывал у меня отвращение. Помня уроки Отца, я вывернул ему руки назад и повалил. Мы упали оба. Не давая Богусю высвободить рук, я подмял его под себя. Богусь всячески отбивался, но безуспешно.
— Браконьерское отродье, — выдохнул он мне прямо в лицо.
Я набрал полный рот самой противной слюны, какая только у меня была. Не спеша, деловито плюнул на его новенькую, отутюженную матроску.
— Дал бы я тебе, — сказал я тихо и отчетливо, — да только связываться неохота. А Ветку отпусти, а то хуже будет.
— Я все дядюшке расскажу, — прохрипел он.
— Ладно, говори. А я скажу, как ты Эмильку подговаривал. Я все знаю.
Он покраснел. Я отпустил его, погладил Ветку, перелез через барьер. Богусь встал, отряхивая песок. Я ушел, ни разу не оглянувшись, и он тоже, должно быть, решил оставить меня в покое, даже не подал голоса.
Отец стоял за майданом на дороге, держа за недоуздок Райку, Огурчик нетерпеливо подталкивал ее своей смешной мордочкой. Отец с кем-то разговаривал. Подойдя ближе, я узнал Ярека.
— Сабина захворала, — сказал Отец. — Ярек ходил в город за лекарствами.
Сердце у меня забилось чаще, я так боялся этих новостей и почему-то вдруг спросил.
— Пешком? Лошадей не дали?
— Не дали. Ксендз велит поберечь лошадей для дальней дороги.
— А что с Сабиной?
— Вроде бы простудилась. Но дело не только в простуде. Директор Пшениц уже и доктора привозил… Доктор велит лежать, а Сабина не хочет. Не слушается.