Вошел шеф с какими-то бумагами под мышкой. Он рассеянно поздоровался с Амерским и только когда услышал фамилию оживился.
— Пан редактор, загляните ко мне недели через две. Это будет сенсация! — пообещал он. — Украли больше двадцати «фиатов». Мы закончим следствие, и вы тут же получите все материалы. Только для вас! Согласны?
— Еще бы, — Амерский пометил что-то у себя в блокноте и испарился.
Шеф подал мне бумагу, которую держал в руках.
— Читай.
Это было письмо, направленное при посредничестве польского консульства в Вашингтоне в Воеводскую прокуратуру, которая передала нам его с пометкой: «Разобраться срочно». Отправителями была семья Картеров из Колорадо-Спрингс. Писали они слегка устаревшим, но правильным польским языком:
«Обращаемся к надлежащим польским властям с просьбой о выяснении обстоятельств следующего дела. В марте 1975 года, после тридцативосьмилетнего пребывания в Соединенных Штатах, наш шестидесятипятилетний дядюшка, Юзеф Качиньский, решил вернуться в свой отчий край. Супруга Юзефа Качиньского, Эулалия Качиньская, умерла три года назад, детей у них не было, и дядюшка остался один. Мы живем в Колорадо-Спрингс, дядюшка же имел дом и ферму на побережье недалеко от Вильмингтона. Дядюшка решил вернуться в Польшу, потому что чувствовал себя одиноким, кроме того, как коренной варшавянин, именно там он хотел закончить дни своей жизни. Ферму и дом продал, мы при этом присутствовали и помогали ему оформить документы. Затем Дядюшка выехал в Польшу, где при посредничестве фирмы „Локум“ приобрел квартиру. Летом 1975 года дядюшка прислал нам письмо, в котором писал, что живет в трехкомнатной квартире на улице Копьеносцев, 85. Эта квартира ему не нравилась, и он собирался продать ее, а купить большой дом с садом. Он предпринял некоторые шаги для этого. Последнее письмо от дядюшки мы получили в сентябре 1975 года. Он писал, что уже нашел дом, и дело почти кончено, точного адреса, однако, не сообщил, но написал, что дом этот находится в Константине под Варшавой. Мы знаем, что в проведении этой сделки дядюшке помогал какой-то адвокат.
С тех пор от дядюшки не было никаких известий. Наше письмо, которое мы отправили в январе, осталось без ответа. Второе письмо, в апреле, мы написали по тому же адресу, который сообщил нам дядюшка, то есть улица Копьеносцев, 85, кв. 27. В конце концов нам ответил какой-то пан. Он писал, что ничего не знает, а дядюшка наш там не живет. Этот пан купил квартиру в фирме „Локум“ в мае… Мы очень обеспокоены, что могло с дядюшкой случиться, и просим сообщить о его местонахождении. Обращаем ваше внимание на то, что дядюшка привез в Польшу большой капитал, часть которого хотел вложить в недвижимость. Просим прислать нам информацию по адресу…»
— Их не дядюшка интересует, а денежки, — буркнул я. — А я-то тут при чем?
Шеф подал очередную бумагу.
— Взгляни.
Это была информация из районной комендатуры, присланная по требованию городской. Из нее следовало, что по письму Картеров было проведено административное расследование. В результате установлено: Юзеф Качиньский, 66 лет, умер 29 октября 1975 года в собственной квартире на улице Копьеносцев. 85, кв. 27. Причиной смерти была большая доза снотворного. Юзеф Качиньский, как выяснено, лечился у частного врача, доктора Стояновского. Пациент давно жаловался на бессонницу, в связи с чем врач прописывал ему снотворные. Это были не сильнодействующие, а мягкие средства, так как Качиньский страдал болезнью сердца и более сильные лекарства были для него опасны. Качиньский жаловался, что таблетки, прописанные ему доктором Стояновским, плохо помогают. Причиной смерти Качиньского стало применение большого количества сильнодействующих снотворных таблеток, которые он, видимо, употреблял на свой страх и риск. Это подтвердил и осмотр места происшествия. Все имущество Качиньского вместе со сберкнижкой, вклад на которой составляет 500 тысяч злотых, описано, а поскольку родственники не найдены — известно, что они существуют, поиски продолжаются — передано в депозит. Квартира снова передана фирме «Локум». Как установлено, она стояла пустая до апреля этого года, а затем ее приобрел за валюту гражданин Зенон Квасьневский, который до этого в течение двух лет работал в Ливане конструктором на строительстве. И далее: «Предположение отправителей письма, что покойный Юзеф Качиньский купил дом, ничем не подтверждается. Во время описи имущества в квартире покойного не обнаружено никаких документов, которые свидетельствовали бы о подобной сделке. В то же время установлено, что за несколько дней до смерти Ю. Качиньский снял со сберкнижки 1 миллион 800 тысяч злотых. Кроме того, Ю. Качиньский имел валютный счет в банке, который остался нетронутым. Что произошло с деньгами, снятыми со сберкнижки, установить не удалось». Внизу еще дописано авторучкой: «Версия об убийстве не подтверждена. Как показали соседи, покойный жил одиноко, никого у себя не принимал. Из истории болезни, кроме того, следует, что у него появились первые симптомы старческого слабоумия».
— Что ты об этом думаешь? — спросил шеф, заметив, что я уже прочитал.
— Интересно, — признался я. — Только я думаю, что если поискать как следует, то эти деньги рано или поздно найдутся. Правда, сейчас, когда уже год прошел, это, конечно, будет сделать гораздо труднее. Они тут пишут, что ему в оформлении документов помогал какой-то адвокат. Следует идти по этому следу и проверить все адвокатские коллегии в Варшаве, и узнать, кто из них занимался, ну, скажем, с июля прошлого года такими делами. А вообще-то, я уже сыт по горло этими квартирами. Похоже, я у вас скоро буду главным специалистом в этой области. Сначала я должен закончить свое дело, а то ведь так и рехнуться недолго.
Телефон разбудил меня в половине седьмого утра. Ругаясь на чем свет стоит, я искал его по всей квартире, потому что у Эли была странная привычка оставлять аппарат в самых неожиданных местах. Оказывается, даже люди, которые отличаются нечеловеческой любовью к порядку, имеют свои маленькие слабости. Наконец я вытащил телефон из-под туалетного столика.
— Ты что, впал в зимнюю спячку? — зашипел разъяренный Ромек. — Михалек, я его нашел.
— Кого? — машинально спросил я, еще не совсем проснувшись.
— Новака, он же Хамский. Точнее, нашел его дом. В Константине. Все, как ты и предполагал: куплен на имя Мечислава Хамского. Чудная вилла, с марта ее снимают иностранцы из Южной Америки. Заплатили ему за год вперед.
— Великолепно, — сказал я. — Обыск сделали?
— Ну, нет. Ты не представляешь, какие были бы осложнения. Это же бразильцы. Кроме того, они говорят чистую правду: он сдал им дом, получил деньги, и с тех пор они его в глаза не видели. А что ему там делать? А теперь мы едем на улицу Сосновой пущи. Думаю, что застанем его в постели с его собственной, давно с ним разведенной женой. Я посылаю за тобой.
Я подумал: это последний день. Я почти был уверен в этом. Одеваясь, я услышал, как подъезжает машина.
Обыск подходил к концу. Анна Гурная, рослая женщина, вызывающе красивая, несмотря на свои сорок два года, молча сидела в кресле. Оперативная группа была занята документами.
Роман с унылым лицом вернулся в комнату.
— Удрал, — повторил он неизвестно в какой раз, — удрал, сукин сын. Но кто его мог предупредить? Ведь Хамский понятия не имел, что мы хоть что-то знаем о его брате. Естественно, взял с собой сберкнижку и оба паспорта. Обошел нас на повороте.
— Спокойно, — сухо сказал я. — Далеко не убежит. А кто его предупредил, он нам сам скажет. Впрочем, я уже догадываюсь. Эту липовую сделку по продаже дома Качиньскому им не удалось бы провернуть без помощи третьего лица.
— О чем ты? — Роман насторожился, но я лишь нетерпеливо посмотрел на часы:
— Скоро привезут эту консьержку?
Они приехали минут через пятнадцать. Пожилая, плотная женщина была явно перепугана.
— Не бойтесь, — успокоил я ее. — Вы работаете уборщицей в доме номер восемьдесят пять по улице Копьеносцев?
— Консьержка я, там есть такая маленькая комнатка…
— Ну хорошо, все равно. Вы пана Качиньского помните?
— Да, Господи, как его не помнить, это американец…
— Не американец, а всего лишь поляк из Соединенных Штатов. Вы тогда сказали, что его не навещал…
— Я не говорила, что его никто не навещал, я только сказала, что никогда его ни с кем не видела, он был такой странный — все один и молчит. Но всегда давал мне не меньше двадцати злотых, когда я вызывала для него лифт…