Барс вынимает из пачки одну фотографию, даже не взглянув на нее. Остальные старательно прячет обратно в карман. Просовывает твердую картонку под чашу и довольно усмехается. Осторожно поднимает чашу и уходит на террасу. На одной руке он держит фотографию пани Божены, а толстыми пальцами другой прижимает перевернутую хрустальную чашу. Кто-то включил свет на втором этаже, в спальне Божены. Барс шагает в потоке света по траве. Белый ночной мотылек мечется в бессильном отчаянии, бьет крыльями по фотографии. По глазам, по губам, по волосам женщины, застывшей в ненатуральной позе. Нежная белая пыль осыпает, словно пудра, щеки, шею и, наконец, все лицо нашей знаменитости.
Барс останавливается и бросает мне через плечо:
— Извини, но я должен усыпить ее немедленно…
Я остаюсь за крестьянским столом, сижу, как парализованный. Теперь в мастерской Барса, рядом со столовой, зажегся свет. Я вижу его силуэт, он что-то делает на столе, отходит к подоконнику. Окно открыто. Еще есть время, я мог бы подбежать к окну, схватить его за руку и крикнуть: «Не делай этого! Позволь ей жить. Она слишком прекрасна, чтобы умереть». Но я понимаю, что не сделаю этого. Не выставлю себя на посмешище. Ославили бы меня как слабонервного, сентиментального придурка. Что мне до этого мотылька, пусть умирает.
Из спальни Божены через открытое окно до меня доходят отголоски ссоры. Собственно, я слышу лишь одну фразу, точнее, восклицание:
— Если не перестанешь, я тебя убью!
Я узнаю голос Мариолы Прот.
В углу террасы — две тени. Они стоят, прижавшись, кажется, даже обнявшись. Кто-то плачет. Но кто? Непонятно. Через минуту тени расходятся. Одна исчезает, перескакивает через перила террасы и скрывается среди деревьев. Другая медленным, неуверенным шагом направляется к открытым дверям столовой. Проходит мимо освещенного окна и останавливается на мгновение, наблюдая за действиями Барса.
Теперь я вижу: это Иоланта Кордес.
Собственно, к тому времени я уже протрезвел. На меня свежий воздух действует очень хорошо, хотя некоторых именно от него и развозит окончательно.
Я тоже пошел в дом.
— Полцарства за чашку кофе! — высокопарно воскликнул я, обращаясь к Божене, которая как раз спускалась со второго этажа, соблазнительно покачивая бедрами.
Дудко спорил с Нечулло. Не знает, бедняга, что есть у нас «неприличные» темы. Например, теоретические споры о направлениях и путях современного кинематографа. Мы к этим вещам на самом деле серьезно не относимся, об этом в пристойном обществе говорить не принято. Это ведь что-то вроде заклинаний или тех лозунгов, которые надо отбарабанить на официальном собрании. Да, еще живут на этом некоторые кинокритики. Но мы, которые «это делают», не придаем никакого значения пустым формулам. Смешно бывает, когда какой-нибудь наивный журналист выпытывает, каковы были намерения режиссера, какую идею он хотел воплотить и совпадает ли результат с его мировоззрением и тем идеалом, которому он служит. Так называемые «тайны» нашей кухни, киношной или писательской! Господи, много можно бы порассказать о том, как это все происходит на самом деле. Во всяком случае, Густав, не совсем лишенный разума, не прерывал разглагольствований Дудко, он важно кивал головой, время от времени улыбаясь с тактичным одобрением. Мне расхотелось затевать диспут с Дудко. Он уже достаточно осрамился этим спором с Нечулло. Будет вполне достаточно, если я завтра мимоходом замечу Барсу: «Ты не слышал вчера принципиальной дискуссии Ромека и Густава? Очень жаль. И конец Ромуальду Дудко. Возможно, Барс хочет иметь главным редактором своего объединения послушного парня, но он не сумасшедший, чтобы ставить на такой пост дебила. Главный редактор — особа важная. Сколько щекотливых проблем можно решить с его помощью!
Я заскучал. И уже подумывал о том, как бы незаметно ретироваться, потеряв всякую надежду дождаться какой-нибудь забавной сцены. И вдруг наконец-то началось…
Кто-то включил магнитофон с записями самых модных танцев. Кажется, это сделала Мариола. Она не может жить без музыки. Записи эти привезла Божена из Америки, мы все ждали их и поэтому одобрили инициативу Мариолы. Божена не отличается хорошим вкусом. Ей нравится все, что блестит — об этом, впрочем, свидетельствует сам стиль ее жизни, ее дом, ритуал знаменитых „приемов“. В сущности, она не отличает настоящих произведений искусства от однодневных сенсаций и модного китча. Поэтому на кассетах, которые она привозит отовсюду, собраны шедевры и дешевки, серьезная музыка, экзотический фольклор и обычные, пошлые, но зато шумно разрекламированные шлягеры.
Мы в благоговейном молчании прослушали мазурку Шопена, исполненную восходящей звездой американской музыки, — сыграно было якобы специально для Божены. Но сразу после этого был твист, а потом — последний крик моды, о котором Божена нам уже говорила дрожащим от волнения голосом. Шейк — по-английски значит трясти, встряхивать, дрожать или шататься. Мариола сказала, что продемонстрирует нам, как это делается. Итак, партнеры стоят лицом друг к другу и выделывают несложные па ногами и определенное движение бедрами, раскачиваясь в разные стороны. Смотрят в глаза и обязательно ведут беседу. Как сообщила Божена, наиболее подходящим считается разговор на философские темы. Кроме того, необходимым реквизитом считаются бокалы с изысканными напитками, которые партнеры держат в слегка поднятых руках. Бокал тоже должен колыхаться в такт танца, однако нельзя пролить из него ни капли, зато можно и даже нужно время от времени отпивать из него глоток-другой.
Партнером Мариола выбрала своего мужа. Михал, которого среди друзей зовут „Мики“, а любовницы называли „Медвежонком“, выступил в этой роли без особого восторга: за последнее время он потолстел, отяжелел, он чувствовал, что будет выглядеть смешно рядом с худенькой, гибкой Мариолой. Но в нем еще жив шутовской дух, он не растеряется в ситуации, похожей на театральную мизансцену или съемочную площадку. Это даже было неплохо: возвышаясь над Мариолой, он изображал то разбойника, который хочет напугать маленькую девочку, то добродушного рыцаря или защитника, то английского лорда… Микульского и Кидриньского… Холоубека и Ханушкевича… Мы видели лишь то, что он объявлял своим бархатным баритоном, которым так легко соблазняет женщин. Кто-то однажды сравнил его голос с красным деревом. Светлые и темные слои на срезе красного дерева ложатся рядом мягкими волнами, их нежный, ни с чем не сравнимый цвет создает впечатление, что дерево пылает, выделяя невидимое тепло. Наверно, Дудко придумал это сравнение, это совершенно в его стиле. Он только забыл, бедняга, что под тонкий слой красного дерева часто кладут обычную сосновую доску. Интересно, как звучит этот „красно-деревянный“ баритон нашего героя-любовника в скандале с женой по поводу домашних расходов…
Я не знаю, шептал ли он ласковые слова или цедил сквозь зубы оскорбления, когда танцевал с Мариолой шейк. Салон у Барсов огромный, по нему можно на велосипеде кататься. Проты танцевали довольно далеко от того места, где я сидел с Лилианой, прижавшейся к моему плечу, так что расслышать, что они говорили друг другу, танцуя лицом к лицу, глядя прямо в глаза, я не мог. Нет, не так. Прот поглядывал на жену сверху, со снисходительной усмешкой, Мариола смотрела на него снизу вверх, запрокинув голову. Движениями она напоминала кобру, покачивающуюся в такт флейте заклинателя змей, как это изображают в научно-популярных фильмах или показывают в цирке. Но эта ее голова, откинутая назад, которую она с некоторым усилием постоянно удерживала в полугоризонтальном положении, невольно заставляла думать о голове утопленницы. Повторяю еще раз: не знаю, какой разговор вели Проты — раз уж в этом танце обязательно надо говорить, — но Мариола — это настоящая великая артистка. Своим танцем она может выразить все. Я в ее интерпретации обычной салонной „трясучки“ увидел страстную просьбу, гнев, а в конце — зловещую угрозу.
Когда они закончили под громкие аплодисменты, Божена скомандовала тоном, не терпящим никаких возражений:
— А теперь все! Все вместе! Танцуют все!
Она ловко подобрала пары. Их было только четыре в тот вечер, потому что было четыре дамы. Я танцевал с Лилианой, мы болтали о каких-то ничего не значащих пустяках. Себе Божена Норская выбрала Прота. Они подходили друг другу. Не знаю почему, но они всегда производят впечатление близких людей, в их фамильярности есть оттенок какого-то общего прошлого, они понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда. Так было и на этот раз. Их согласованные движения, их сияющие лица говорили о том, что танец забавляет и радует их. Мариоле достался Дудко. На этот раз она танцевала с каменным лицом, как будто все вдохновение ушло у нее в предыдущий танец. Дудко паясничал. Я видел, что он болтает, не умолкая ни на мгновение, до меня донеслись обрывки фраз. Главным образом — „каноны современной хореографии“, „технократическая цивилизация“, „носитель интеллектуализма“, „человек перед лицом апокалиптической перспективы“, „угроза ядерной катастрофы“ и тому подобные трюизмы.